"Исайя Берлин. Два понимания свободы " - читать интересную книгу автора

обсуждались выше, или, наоборот, мы не вправе говорить, что любое улучшение
социального статуса увеличивает свободу, так как термин "свобода" в таком
случае становится слишком туманным, раздутым и фактически бесполезным? И
все же мы не можем просто отбросить все это как простое смешение понятия
"свобода" с понятиями "статус", "солидарность", "братство", "равенство" или
с любой их комбинацией. Ведь жажда статуса в каких-то отношениях стоит
очень близко к желанию быть независимым.
Мы можем отказать этой цели в праве называться свободой, но несерьезно
утверждать, что аналогии между индивидуумами и группами, или органические
метафоры, или несколько смыслов слова "свобода" - простые заблуждения,
вызванные либо тем, что мы усматриваем сходство, хотя его нет, либо просто
семантической путаницей. Те, кто готов променять свою и чужую свободу
индивидуального действия на статус для своей группы или внутри нее, не
просто отказываются от свободы ради безопасности или обеспеченного места в
какой-нибудь гармоничной иерархии, где все знают свое место и готовы отдать
мучительное право выбора, "бремя свободы", за мирное, удобное, относительно
бездумное существование в авторитарной или тоталитарной структуре.
Несомненно, есть и такие люди, и такие устремления, и довольно часто
случается, что они жертвуют индивидуальной свободой. Но мы не поймем духа
нашего времени, если решим, что именно поэтому национализм и марксизм
популярны в странах, управлявшихся иноземными хозяевами, или у классов,
которым способ жизни диктовали другие классы, устанавливавшие
полуфеодальный или какой-либо иной иерархический режим. То, чего они
добивались, больше похоже на "языческое самоутверждение" Милля, но в
коллективной, социализированной форме. И в самом деле, когда он пишет,
почему он сам хочет свободы и какую ценность придает смелости и
нонконформизму; когда говорит о том, как индивидуум утверждает свои
ценности вопреки господствующему мнению, или о сильных, самостоятельных
личностях, свободных от помочей, надеваемых официальными законодателями и
общественными воспитателями, многое связано не столько с пониманием свободы
как свободы от вмешательства, сколько с человеческим желанием избежать
слишком низкой оценки - с боязнью, что "аутентичное" поведение, которое
кажется хорошим даже тогда, когда оно ведет к позору или к ограничениям и
запретам со стороны закона и общества.
Желание утвердить "личность" своего класса, группы или нации связано с
ответом на вопрос "Каковы границы власти?" (ибо в дела группы не должны
вмешиваться внешние властители) и еще теснее - с вопросом "Кто вправе
управлять нами?" - плохо ли, хорошо ли, либерально или деспотично, но прежде
всего "Кто?". Такие ответы, как "представители, свободно избранные мною и
другими", или "все мы вместе, собираясь на регулярные сходы", или "лучшие",
или "мудрейшие", или "народ, олицетворенный в этих лицах и институтах", или
"помазанник Божий", логически, а иногда и политически и социально,
независимы от того, сколько "негативной" свободы действия я требую для себя
и своей группы. Если же на вопрос "Кому мной править?" мы ответим: тому, о
ком я могу сказать "свой", другими словами - тому, кто принадлежит мне и
кому принадлежу я, подразумевая при этом братство и солидарность, а также
что-то из представлений, составляющих "позитивный" смысл слова "свобода"
(что именно, трудно определить точнее), можно описать это как некую форму
свободы, во всяком случае - как идеал, должно быть, более распространенный в
современном мире, чем любой другой, и все-таки, по-видимому, такой, к