"Исайя Берлин. Два понимания свободы " - читать интересную книгу автора

Есть еще один исторически важный подход к этой теме, в котором
смешивание свободы с ее близкими родственниками, равенством и братством,
ведет к таким же нелиберальным выводам. С тех пор как в конце XVIII в.
подняли эту проблему, настойчиво и с возрастающей силой возникал вопрос: что
же такое "индивидуум"? Пока я живу в обществе, все, что я делаю, неизбежно
влияет на действия других и от них зависит. Даже самоотверженные усилия
Милля обозначить различие между частной и общественной жизнью при таком
рассмотрении терпят неудачу. Практически все его критики указывали: всё, что
я делаю, может иметь результаты, вредящие другим людям. Мало того, я -
существо общественное, в более глубоком смысле, чем просто взаимодействие с
другими. Разве я именно такой не из-за того, в какой-то степени, что другие
думают и чувствуют? Когда я спрашиваю себя, кто я, и отвечаю "англичанин",
"китаец", "торговец", "заурядная личность", "миллионер", "преступник", то,
вдумавшись, я нахожу: характеристики эти означают, что другие члены моего
общества признают меня принадлежащим к определенной группе или классу и
такое признание входит в большинство устойчивых моих качеств. Я - не разум
без телесной оболочки и не Робинзон Крузо на острове. Важно не только то,
что моя материальная жизнь зависит от взаимодействия с другими людьми, и не
только то, что социальные силы сделали меня именно таким, но и то, что
некоторые, а может быть, и все мои представления о себе, особенно в том, что
касается моральных и социальных определений, можно осмыслить лишь в терминах
социальных связей, в которых я - просто частица (метафору эту не надо
понимать слишком широко).
Отсутствие свободы, на которое жалуются люди или группы, порой
сводится к отсутствию должного признания. Я могу искать не того, чего хочет
от меня Милль, не гарантий против принуждения, произвольного ареста,
тирании, лишения определенных возможностей и не пространства, внутри
которого я ни перед кем не обязан отчитываться. Равным образом я могу не
стремиться к разумной организации социальной жизни или
самосовершенствованию в духе бесстрастного мудреца. Представим, что я
просто боюсь невнимания, снисходительного презрения или безразличия, короче
говоря, не хочу, чтобы со мной обращались, не замечая моей уникальности, и
воспринимали меня как часть какой-то бесцветной амальгамы, как
статистическую единицу, у которой нет своих собственных, особенных свойств
и устремлений. Именно с таким отношением к себе я и борюсь. Я ищу не
равенства юридических прав или свободы делать что угодно (хотя и этого мне
хочется), но условий, при которых смогу чувствовать себя ответственным
действующим лицом, потому что другие меня им признают. Я хочу, чтобы с
волей моей считались, признавая мои права даже в том случае, если на меня
ополчатся или станут преследовать за то, какой я, или за мой выбор.
Это - жажда статуса или признания. "Самому бедному, что только есть в
Англии, дана такая же жизнь, что и наизнатнейшему"49. Я хочу, чтобы меня
поняли и признали, даже если это значит, что меня не любят и преследуют.
Дать мне признание, то есть ощущение, что я - не никто, а кто-то, могут
только члены общества, к которому исторически, экономически и, возможно,
этнически я, на мой взгляд, принадлежу5". Мое индивидуальное "Я" нельзя от
них оторвать; оно складывается из их отношения ко мне. Следовательно, когда
я требую, чтобы меня освободили, скажем, от политической или социальной
зависимости, я требую, чтобы ко мне относились иначе те, чьи мнения и чье