"Исайя Берлин. Два понимания свободы " - читать интересную книгу автораим возможность не заботиться о мирских ценностях, оставаясь независимыми и
отрешенными за краем мира, где ты уже неуязвим для его стрел21. Всякий полити- 21 Святой Амвросий говорил: "Мудрый человек, даже если он раб, свободен, а глупец, даже если он властвует, пребывает в рабстве" (Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. Vol. 82, part 1/Ed. Otto Faller. Vienna, 1968. Letter 7, & 24 (P. 55). Это вполне мог бы сказать Эпиктет или Кант. ческий изоляционизм, всякая экономическая автаркия, любая форма автономии содержит в себе такие элементы. Я устраняю препятствия на своем пути, покидая сам путь; я удаляюсь в свою секту, в свою плановую экономику, свою сознательно изолируемую территорию, где мне не надо прислушиваться к голосам извне и никакие посторонние силы на меня не влияют. Все это - разновидность стремления к безопасности, но называют это и стремлением к личной или национальной свободе. От этой концепции, примененной к отдельным людям, недалеко и до представлений тех, кто, подобно Канту, отождествлял свободу не с устранением желаний, а с сопротивлением им, с контролем над ними. Я отождествляю себя с тем, в чьих руках контроль, и избегаю рабства, в котором пребывают находящиеся под контролем. Я свободен, поскольку и насколько я автономен. Я послушен законам, но я добровольно подчинил им свое "Я" или обнаружил их в нем. Свобода - это послушание, но, говоря словами Руссо, "послушание закону, который мы сами себе предписываем22, а никакой человек не может поработить сам себя. Гетерономия - это зависимость от посторонних факторов, тенденция контролирует и порабощает меня. Я свободен лишь в той степени, в какой моя личность не опутана тем, что подчиняется силам, мною не контролируемым; так, я не могу контролировать силы природы, и моя свободная деятельность должна подняться над эмпирическим миром причинности. Здесь не место обсуждать, верно ли это древнее и широко известное представление; замечу только, что взаимосвязанные идеи свободы как сопротивления неосуществимым желаниям (или бегства от них) и свободы как независимости от причинности играют в политике не менее важную роль, чем в этике. 22 Social Contract Book I. Chapter 8. P. 365// Oeuvres completes. Op. cit. P. 195 above. Note 2. Vol. 3; cf. Constant. Op. cit. P. 198 above. Note I. P. 272. Если сущность людей в том, чтобы быть автономными создателями ценностей, которые сами себе - цель, если обосновано это именно тем, что они наделены свободной волей, то нет ничего хуже, чем обращаться с ними как с неодушевленными предметами, подверженными причинным влияниям, которые находятся во власти внешних воздействий, и чьим выбором можно манипулировать с помощью угроз и вознаграждений. Обращаясь так с людьми, мы не признаем за ними свободы. "Никто не заставит меня быть счастливым так, как он это понимает", - писал Кант. "Патернализм - самая великая деспотия, какую только можно себе представить"23. Обходясь с людьми так, словно они не свободны, а представляют собой материал в руках желающего им добра реформатора, мы действуем по нашей, а не по их свободной воле. Разумеется, именно такую политику рекомендовали ранние утилитаристы. Гельвеций и Бентам верили не в |
|
|