"Исайя Берлин. Национализм (Вчерашнее упущение и сегодняшняя сила) " - читать интересную книгу автора

определенной политики, определенной цели, определенного способа жить,
состоит в том, что эта цель, вера, политика, образ жизни - наши. Иными
словами, этим правилам, доктринам или принципам необходимо следовать не
потому, что они ведут к благу, счастью, справедливости или свободе, и не
потому, что они продиктованы Богом, церковью, правителем, парламентом или
другой признанной всеми верховной властью, наконец, не потому, что они
хороши и верны как таковые и в силу этого значимы сами по себе везде и
всегда, для любого человека в подобной ситуации, - нет, им необходимо
следовать потому, что это ценности моей группы, а для националиста - моей
нации. Эти мысли, чувства, этот образ действий хороши и правильны, и я,
отождествившись с ними, достигну счастья и осуществления надежд, поскольку
за ними стоят требования особой социальной формы, в лоне которой я рожден и
с которой меня связывают, по Берку, мириады нитей, уходящих в прошлое и
будущее моей нации, и без которой я, если прибегнуть к другой метафоре,
всего лишь одинокий листок или ветка, отпавшие от дерева, а ведь только оно
и давало им силу. Поэтому если я, случайно или по собственной воле, от него
оторвусь, то утрачу смысл жизни, засохну или, в лучшем случае, останусь
один на один с ностальгическими воспоминаниями о том, что когда-то и
вправду жил, действовал и занимал свое место в общенациональной жизни,
понимание которой только и наделяло смыслом и ценностью всё, чем я был и
что делал.
К цветистой и приподнятой прозе подобного сорта прибегали Гердер,
Берк, Фихте, Мишле, как после них - еще десятки людей, пытавшихся пробудить
национальный дух своих спящих народов в славянских провинциях Австрийской и
Турецкой империи либо нации, угнетенные (вместе с большинством основного
населения) в России, а потом и во всем мире. Между убежденностью Берка в
том, что отдельный человек может заблуждаться, но человеческий род -
никогда, и высказанным лет через десять мнением Фихте, будто отдельный
человек должен исчезнуть, раствориться, преобразиться в родовом
существовании, конечно, есть разница. И все-таки направленность у них одна.
Подобная ценностно перегруженная лексика могла временами притворяться
попросту описательной, пытающейся всего лишь прояснить понятие нации или
исторического развития. Но ее влияние на поступки людей было - и к этому
явно стремились те, кто ее употреблял, - ничуть не слабей, чем воздействие
языков естественного права, прав человека, классовой борьбы и других идей,
определивших нашу сегодняшнюю картину мира. В конце концов, с развитием
событий, ничего удивительного в котором нет, махровый национализм пришел к
убеждению, будто в тех случаях, когда потребности социального организма,
чьей составной частью я себя ощущаю, сталкиваются с целями других групп, у
меня - или у общества, с которым я нерасторжимо связан, - нет иного выбора,
кроме как заставить их, пусть даже силой, выполнять мою волю. Если задача
моей группы - назовем ее нацией - свободно реализовать свою истинную
природу, тогда с ее пути должны быть устранены любые помехи. Ни одно из
препятствий, заслоняющих от меня - иными словами, от моей нации - то, что я
признал своей высочайшей целью, не может даже сравниться с нею по
значимости. Не существует никаких более высоких критериев или стандартов, в
терминах которых можно было бы упорядочить разные ценности коллективной
жизни, свойства и устремления различных национальных групп. Ведь подобные
стандарты оказались бы наднациональными, они не принадлежали бы данному
социальному организму, не составляли его часть или крупицу, а черпали бы