"Исайя Берлин. Противники просвещения " - читать интересную книгу автора

действительный опыт, открывающийся не иначе как прямому, прежде всего
чувственному, восприятию.
Гамана приводит в восторг то, как расправился Юм с рационалистическими
претензиями на априорное познание реальности. Сам он настаивает на том, что
всякое знание или вера опираются в последнем счете на непосредственное
восприятие. Юм верно полагает, что не мог бы съесть яйцо или выпить воды,
если бы не верил в их существование; данные веры - того, что Гаман
предпочитает называть верой, - так же мало опираются на логическое основание
или требуют доказательств, как вкус или иные физические чувства. Истинное
знание - прямое восприятие уникально целостных явлений, и как бы ни был
специфичен концепт, он не может совпадать с полнотой конкретного опыта.
"Individuum est ineffabile"1, писал Гете Лафатеру, совершенно в духе Гамана,
которым искренне восхищался. Науки могут быть полезны в практических делах,
но никакое взаимосцепление концептов не поможет нам понять человека,
произведение искусства, то в них, что передается через жесты, символы,
словесные или бессловесные; понять стиль, духовную сущность человека,
движения или культуры; не поймем мы и Бога, который говорит с тем, кто имеет
уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть. Реально только индивидуальное,
проявляющее себя в своей единственности, неподражаемости другим вещам,
событиям, мыслям, а не в своей похожести на них, что именно и стремятся
зафиксировать обобщающие науки. "Только страсть, - говорил Гаман, -дает
абстракциям и гипотезам руки, ноги, крылья"-; Бог говорит с нами посредством
поэзии, адресованной чувству, а не абстракций, предназначенных для ученых
людей, и так же должно изъясняться всякому, имеющему сказать нечто
существенное и обращающемуся с этим к другому человеку.

1 Письмо Лафатеру, 20 сентября 1780 г. // Goethe's Briefe. Hamburg,
1962-1967 Vol. 1. P. 325. Неделимое невыразимо (лат.).
2 Gamann Johann Georg. Sдmmtliche Werke / Ed.J. Nadler. Vienna,
1949-1957 Vol. 2. P. 208.
Гамана мало интересовали теории или общие домыслы об окружающем мире;
его занимала только внутренняя жизнь личности и соответственно только
искусство, религиозный опыт, чувственные ощущения, личные взаимоотношения,
которые, как ему казалось, аналитические истины научного разума обращают в
бессмысленную цифирь. Бог - поэт, а не математик; это люди, подобно Канту
страдающие от "гностической ненависти к материи"3, навязывают нам
бесконечные языковые конструкции - слова, выдающие себя за концепты, или,
того хуже, концепты, выдающие себя за подлинные явления. Ученые изобретают
системы, философы искусственно переупорядочивают реальность, закрывая на нее
глаза, возводя свои замки в пустоте. "Коль скоро у вас есть data, к чему вам
ficta?" 4 Системы - тюрьмы духа, они не только искажают знание, но и
производят чудовищную бюрократическую машинерию - по правилам,
бесчувственным к изобилию и многообразию живого мира, к неупорядоченности и
асимметрии внутренней жизни людей, попирающим их ради идеологических химер,
ничего общего не имеющих с тем единством духа и плоти, которым созидается
реальный мир. "Что есть хваленый разум с его универсальностью,
непогрешимостью, высокомерными претензиями, самоуверенностью и
самоочевидностью, как не ens rationis, мертвое чучело, которому вопиющее
неразумие предрассудка приписало божественные свойства?"5 Только история
служит источником конкретных истин; именно поэты описывают мир на языке