"Исайя Берлин. Противники просвещения " - читать интересную книгу автора

несправедливости, царившей при игрушечных дворах немецких
князьков-самодуров, был направлен заодно и против ясного упорядочения жизни
в соответствии с принципами разума и научного знания, которое проповедовали
прогрессивные мыслители Франции, Англии и Италии. Ленц видит в природе
дикий водоворот, в который человек, исполненный чувства и жизни, жаждет
броситься, чтобы испытать их во всей полноте; для него, как и для Шубарта и
Лайзевица, искусство и в особенности литература суть формы страстного
самоутверждения, в то время как всякое принятие условных форм есть
"отложенная смерть"15. Нет ничего более характерного для всего движения
Sturm und Drang, чем восклицание Гердера: "Я здесь не для того, чтобы
думать, а чтобы быть, чувствовать, жить!"16 Или: "Сердце! Жар! Кровь!
Человечность! Жизнь!"17. Французское резонерство бледно и призрачно. Этим
же убеждением проникнута реакция Гете в 1770-х годах на "Систему природы"
Гольбаха, в ней он видит отталкивающий "киммерийский, мертвенный"18
трактат, ничего общего не имеющий с чудной, неистощимо богатой жизненностью
готического собора в Страсбурге, в котором, вослед Гердеру, он видит
благороднейшее выражение средневекового немецкого духа, заведомо
непостижимое для критика XVII века. Гейнзе в своей фантазии "Ардингелло и
блаженные острова" приводит центральных персонажей после серии кровавых,
более чем "готических" приключений, на остров, где в личных отношениях
царит полная свобода, где правила и условности отброшены бесповоротно, где
человек как член анархо-коммуни-

15 Lenz ].MR. Ьber Gцetz von Berlichingen// Werke und Briefe in Drei
Bдnden / Ed. S. Damm. Munich. Vienna, 1987. Vol. 2. P. 638.

16 Op. cit. Vol. 29. P. 366.

17 Ibid. Vol. 5. P. 538.

18 Гете И.В. Поэзия и правда. M.: Худож. лит., 1969. Кн. 11. С. 358.
стической общины может наконец возвыситься в полный рост, предстать
артистом-творцом. В яростном, радикальном индивидуализме, которым проникнуто
это сочинение, как и в современных ему эротических фантазиях маркиза де
Сада, искала выражения ненасытная жажда свободы от любых заданных извне
законов и правил, навязаны ли они научным разумом или властью любого рода,
политической или церковной, роялистской или республиканской, деспотической
или демократической.
Парадоксальным образом именно Кант, насквозь рациональный, точный,
неромантический, с его пожизненной ненавистью к любым формам Schwдrmerei,
стал, благодаря преувеличению и искажению отдельных его положений, одним из
отцов этого безудержного индивидуализма. Морально-нравственное учение Канта
указывало на несовместимость детерминизма с моралью: подлинными авторами
своих деяний могут считаться лишь те, кто свободен их предпринимать или не
предпринимать, и только они могут быть предметом положительной или
отрицательной нравственной оценки. Поскольку ответственность предполагает
возможность выбора, те, кто не может выбирать свободно, столь же
неподотчетны нравственному суду, как бревна или камни. Таким образом Кант
стал родоначальником культа нравственной автономии, в рамках которого
подлинно свободным и нравственно ответственным признается лишь тот, кто