"Жорж Бернанос. Дневник сельского священника " - читать интересную книгу автора

по стаканчику можжевеловой. Внезапно он поглядел мне прямо в глаза твердо и
властно. Это был совершенно другой человек - человек, который никому не
обязан отчетом, сюзерен.
- Монахи есть монахи, - сказал он, - я не монах. Я не монастырский
настоятель. У меня своя паства, свое стадо, я не могу плясать перед ковчегом
со своим стадом - со своим скотом; на что это будет похоже, скажи,
пожалуйста? У меня скотина как скотина, ни слишком хорошая, ни слишком
дурная - быки, ослы, молочный и рабочий скот. Есть и козлы. Что прикажешь
мне делать с козлами? Их не зарежешь, не продашь. Игумену легче легкого дать
распоряжение отцу привратнику. Попадется ненароком козел - игумену ничего не
стоит от него избавиться. А я - не могу, мы должны со всем уметь управиться,
даже с козлами. Козлы или овцы, это дела не меняет, Господь желает, чтобы мы
вернули ему каждое животное в хорошем состоянии. И не забивай себе голову
заботой, чтобы от козла не несло козлом, попусту потратишь время, да еще
рискуешь впасть в отчаяние. Старые священники принимают меня за оптимиста,
этакого неунывайку, молодые, вроде тебя, считают букой, находят, что я
слишком суров, крут с прихожанами, командую ими, как солдатами. Те и другие
на меня в претензии за то, что я не лелею своего собственного плана реформ,
как все прочие, или держу его про себя. "Традиции!" - ворчат старики.
"Эволюция!" - поют молодые. А я считаю, что человек всегда остается
человеком, он и сейчас не многим большего стоит, чем в языческие времена. И
вообще вопрос не в том, чтобы знать, чего он стоит, а в том, кто им
повелевает. Ах, если бы дали волю деятелям церкви! Заметь, я вовсе не
пытаюсь подсахарить средневековье: в тринадцатом веке люди отнюдь не
отличались святостью, а монахи, если и не были так глупы, как нынешние, пили
зато куда больше, спору нет. Но мы закладывали основу империи, мой мальчик,
империи, в сравнении с которой империя Цезарей была бы дерьмом, мы строили
мир, Римский мир, истинный. Христианское общество - вот каков был бы плод
наших совместных усилий. Это вовсе не значит, что все христиане стали бы
непорочными. У церкви крепкие нервы, она греха не боится, напротив. Она
смотрит ему в лицо спокойно и даже по примеру господа нашего Иисуса Христа
берет грех на себя, отвечает за него. Если хороший работник на совесть
потрудился шесть дней в неделю, ему можно простить попойку в субботний
вечер. Послушай, я дам тебе определение христианского народа через его
противоположность. Противоположность христианского народа - это народ
безрадостный, одряхлевший. Ты скажешь, что мое определение не слишком
укладывается в теологические каноны. Не спорю. Но тут есть над чем
призадуматься господам, которые зевают на воскресной обедне. Да и как им не
зевать! Разве может церковь за какие-то несчастные полчаса в неделю научить
их радости! Даже если они затвердили бы наизусть все постановления
Тридентского собора, это вряд ли прибавило бы им веселья!
Почему наше раннее детство представляется нам таким сладостным, таким
светозарным? У ребенка ведь есть свои горести, как и у всех прочих, и он, в
общем, так беззащитен против боли, болезни! Детство и глубокая старость
должны бы были быть самым тяжким испытанием для человека. Но как раз из
чувства своей полной беспомощности дитя смиренно извлекает самый принцип
радости. Оно полностью полагается на мать, понимаешь? Настоящее, прошлое,
будущее, вся жизнь заключены для него в одном взгляде, и этот взгляд улыбка.
Так вот, милый мой, если бы нам не мешали делать свое дело, церковь одарила
бы людей такого рода высшей беззаботностью. Заметь, что при этом на долю