"Жорж Бернанос. Дневник сельского священника " - читать интересную книгу автора

каждого пришлось бы ничуть не меньше неприятностей. Голод, жажда, нужда,
ревность, нам никогда недостало бы сил окончательно прищучить Дьявола, куда
там! Но человек чувствовал бы себя сыном божьим, вот в чем чудо! Он жил бы и
умирал с этой мыслью в башке - и не с мыслью, которой он просто набрался из
книг, нет. Потому что этой мыслью, благодаря нам, было бы проникнуто все -
нравы, обычаи, развлечения, праздники, все, вплоть до самых ничтожных
надобностей. Это не помешало бы крестьянину возделывать землю, ученому
корпеть над своей таблицей логарифмов и даже инженеру конструировать свои
игрушки для взрослых. Но мы покончили бы с чувством одиночества, вырвали бы
его с корнем из сердца Адама. Язычники со своим хороводом богов были не так
уж глупы: им все же удалось дать бедному миру иллюзию примитивной гармонии с
незримым. Но сейчас такая штука гроша ломаного не стоила бы. Вне церкви
народ всегда будет народом ублюдков, народом подкидышей. Конечно, он может
еще рассчитывать, что его признает своим сыном Сатана. Долгонько им придется
ждать черного рождества! Сколько бы они ни подставляли к очагу башмаки,
Дьяволу уже обрыдло класть туда свои механические игрушки, которые
устаревают, не успеют их изобрести, теперь он бросает людям только крохотный
пакетик героина, морфия или еще какую-нибудь ничего ему не стоящую дрянь.
Бедные люди! Они опустошили все, вплоть до греха. Не всяк развлекается, кто
хочет. Ребенку для забавы достаточно грошовой куклы, тогда как старику
сводит рот зевотой перед пятисотфранковой игрушкой. Почему? Потому, что он
утратил дух детства. Так вот, Господь Бог возложил на церковь обязанность
поддерживать в мире этот дух детства, эту непосредственность, эту свежесть.
Язычество не было врагом природы, но только христианство ее возвеличивает,
одушевляет, подымает до уровня человека, до уровня его мечты. Хотел бы я,
чтобы мне попался в руки какой-нибудь ученый книжный червь, из тех, что
обзывают меня обскурантом, я сказал бы ему: "Не моя вина, что на мне
похоронные одежды. И в конце концов, носит же папа белое, а кардиналы -
красное. Я вправе нарядиться не хуже самой царицы Савской, потому что я несу
радость. И я дал бы ее вам, ничего не требуя взамен, только попросите.
Церковь владеет радостью - всей той частью радости, которая отведена нашей
юдоли скорби. И все, что вы сделали в ущерб церкви, вы сделали в ущерб
радости. Разве я мешаю вам высчитывать прецессию равноденствия или разлагать
атомы? Научись вы даже создавать жизнь, какой толк, если смысл жизни вами
утрачен? Вам остается только пустить себе пулю в лоб среди всех ваших колб.
Да создавайте себе жизнь, сколько хотите! Тот образ смерти, который вы
предлагаете, мало-помалу отравляет сознание сирых мира сего, постепенно
затемняет, обесцвечивает их последние радости. Как-то вы еще просуществуете,
пока ваша промышленность и ваши капиталы позволяют вам превращать мир в
ярмарку при помощи машин, которые вертятся с головокружительной скоростью
под рев труб и вспышки потешных огней. Но подождите, подождите - наступит
первая четверть часа тишины. И тут люди услышат Слово - нет, не то, которое
они отвергли, не то, что спокойно возвещало: "Я - Путь, Истина, Жизнь", но
Слово из бездны: "Я дверь, замкнутая навек, тупик, ложь и гибель".
Он произнес эти последние слова так мрачно, что я, наверно, побледнел
или, точнее, пожелтел, ибо такова, увы, последние несколько месяцев моя
манера бледнеть, - потому что он налил мне еще стаканчик можжевеловой, и мы
заговорили о другом. Его веселость не показалась мне ни фальшивой, ни даже
наигранной, думаю, она ему свойственна по природе, у него веселая душа. Но
его взгляду не сразу удалось достичь с ней согласия. Когда я, уходя,