"Томас Бернхард. Дождевик" - читать интересную книгу автора

говорю: при разливе рек на ней часто бывают наводнения, говорю, и Хумер
кивает, а я говорю: лучше таких дождевиков никакой одежды нет, понятно, что
все их носят, говорю, но у вас-то дождевик особенный, у него петли кожей
обшиты. Но Хумер никак не реагировал, вернее--не так, как я ждал. Он сказал,
что никогда не обращался к адвокату, я--первый и, надо сознаться, вообще
первый встречный, никто меня ему не рекомендовал, да-да, никаких
рекомендаций. Двадцать лет, говорит, ходил мимо вас и не знал, что
вы--адвокат... Зайду, подумал, в эту контору, в эту старую контору...
Значит, он владелец бюро похоронных принадлежностей, а вовсе не продает
земельные участки, не торгует скотом... Да, разумеется, мне ваш магазин
хорошо знаком, говорю я, а сам думаю: зачем я сказал: "да, разумеется",
зачем соврал, что мне его лавка, разумеется, хорошо знакома? Вечно говоришь
неправду, подумал я, и еще подумал: мне же безразлично, что этот человек
думает... Всегда долго не решаются обращаться к адвокату, вдруг видят:
ничего не поделаешь, дальше--тупик, и вот идут к адвокату... самое плачевное
дело, когда люди в безвыходном положении бросаются к адвокату, и нет
сомнения, что Хумер попал именно в такое положение, подумал я... Вдруг встал
выбор--либо покончить с собой, либо пойти к адвокату, сказал мне Хумер,
пишет Эндерер, и, когда он это сказал, меня уже заинтересовало его
положение... Тут, пишет Эндерер, меня в нем все заинтересовало, такие
потрясающие совпадения, все как-то сошлось... Он уже заговорил очень
спокойно, без малейшего волнения и, как я заметил, без всяких отступлений,
ограничиваясь только конкретными фактами, пишет Эндерер, неприкрашенная,
монотонная безнадежность... Меня вообще не трогают люди, которые ко мне
обращаются, пишет Эндерер, но этот человек стал исключением... Вдруг, пишет
Эндерер, Хумер говорит: я людей узнаю по одежде, вижу, как одеты, лиц не
вижу. Ноги--да, лицо--нет. Сначала, говорит, смотрю на башмаки. Тут мы с
вами не сходимся, говорю, я первым делом вижу лицо. Лицо? Нет, говорит. Он и
моего лица все двадцать лет не видал, только мою одежду, а я двадцать лет
видел его лицо, а как он одет, не видел, оттого, пишет Эндерер, я и его
плаща никогда не замечал... А давно у вас этот плащ?--спрашиваю вдруг, и
Хумер отвечает: много лет, он не сказал четыре, или пять, или три, или
десять, или двенадцать лет, как я ожидал, нет, он сказал много лет, а ведь
этот дождевик, безусловно, совсем поношенный, хотя еще теплый, подумал я, а
мой дядя Воррингер бросился в реку Силь ровно восемь лет назад, мне
показалось, что плащ Хумера старее, ему лет десять, а у дяди плащ был совсем
новый, он его от силы год проносил... Но я не спросил Хумера, откуда у него
этот плащ, хотя ничего естественней такого вопроса не было: откуда у вас
этот плащ? Где вы купили этот плащ? Но я ничего не спросил, в ушах еще долго
слышалось, как он сказал: много лет. Но я никак не мог успокоиться, пусть
говорит что угодно, все равно я слышу только слова--много лет и думаю: а
ведь петли обшиты черной кожей... Сначала смотрю на ноги, говорит Хумер.
пишет Эндерер, потом, конечно, на брюки, потому и лицо не успеваю
рассмотреть, потому и ваше (мое!) лицо никогда не видал, пишет Эндерер, а я
думаю: да он весь сгорбленный, оттого и не видал, Я уже заметил, что у этого
Хумера позвоночник был страшно искривлен, я все время за ним наблюдал, пока
он тут сидел и съеживался все больше и больше в этом своем дождевике, и
позвоночник совсем кривой, я таких и не видал... Его в людях интересует
качество их обуви, качество брюк, какой на них костюм, какой пиджак, что
касается материалов, он в них толк знает, не хуже, чем в качестве кожаных