"Томас Бернхард. Дождевик" - читать интересную книгу автора

вспомнил: его фамилия Хумер. Хумер?--переспрашиваю. Да, Хумер, говорит он.
Хотел было спросить, что ему надо, но не сказал: что вас привело ко
мне?--даже не подумал: что вас привело ко мне?--а просто сказал: эта
контора--одна из старейших контор во всем Инсбруке. Уже мой отец вел тут
дела, правда, он главным образом был нотариусом, говорю: с одной стороны,
очень выгодно работать в такой старой конторе, но, с другой стороны, и
невыгодно; а сам себя спрашиваю: зачем ты это говоришь? Я еще и договорить
не успел, как уже понял всю бессмысленность этих слов, но мне и это не
помешало сразу добавить еще одну бессмыслицу--что лучшего места для конторы
не найти. Впрочем, ни эта фраза, ни предыдущая на моего нового клиента, а я
уже считал его своим клиентом, никакого впечатления не произвела, подумал я.
И так как посетитель упорно молчал, а времени у меня было в обрез, не мог же
я ждать, когда он заговорит, у меня за последние недели скопилась гора
всяких дел, и я сказал: ко мне люди приходят главным образом насчет местных
дел. В таких случаях нужно хорошо знать местную городскую обстановку,
говорю, а сам пытаюсь навести порядок на письменном столе. Дела, сплошные
дела, говорю, вечно человек от рассеянности, от равнодушия повторяет
какие-то фразы, обрывки фраз, совершенно пустые фразы, пустые обрывки, но
Хумеру, так мне показалось, я впервые сказал: дела, сплошные дела, но тут же
подумал: нет, ему-то, наверно, показалось, что я уже сто раз, тысячу раз
сказал: дела, сплошные дела. И вдруг все это стало так раздражать меня, что
я, взглянув на часы, сказал: пора перейти к делу. Но мы никак не могли
перейти к делу. Вместо того чтобы объяснить мне, зачем он пришел в мою
контору, он вдался в совершенно бессмысленный и к тому же совершенно
бессвязный рассказ о том, что родом он из предместья, рос в одиночестве,
детство унылое, забитое и так далее, потом что-то про свои дела сказал,
сказал, что даже не может купить себе билет съездить к сестре, в Линц, и как
он подолгу лежал в больнице, сколько ему сделали сложных полостных операций,
причем все время поминал то почки (в связи с простудами), то печень
(последствия алкоголизма), потом сказал, что всю жизнь любил гулять по
берегу реки Силь, не по берегу Инна, подчеркнул он, а именно по берегу
Силя... И добавил, что вся жизнь--одна сплошная долбежка, .все одно и то же,
одно и то же, до самого конца. Мне вдруг показалось, что передо мной--
сумасшедший, один из тысячи тысяч помешанных, столько их шатается по всему
Тиролю, по долинам и по ущельям, и никакого выхода из этого состояния
(верней, из Тироля) им не найти. И тут я сказал, что желательно, чтобы он,
Хумер, объяснил, по какому поводу он обратился ко мне. Хумер объяснил: я,
говорит, владелец бюро похоронных принадлежностей на Заггенгассе. Он уже
дважды подходил к дверям моей конторы, но всем известно, до чего адвокаты
заняты в судах, в конторе их почти никогда не застанешь, вот он и решил
дождаться меня у парадного... И хотя в конторе скоро стало совсем тепло, мне
казалось, что этот человек все больше и больше зябнет, все плотней и плотней
кутается в свой плащ... Да, хотел я сказать, стены тут толстые, их сразу не
прогреть, но я промолчал, показалось, к чему это, и я только сказал: стены
тут толстые... Вспомнил, что на дядином дождевике было шесть петель, и сразу
стал считать петли на Хумеровом плаще, пересчитал раз, пересчитал два, три
раза, сверху донизу и снизу доверху, а сам думаю: и у Хумера шесть петель,
шесть обшитых черной шевровой кожей петель, и невольно подумал: значит,
дождевик Хумера и есть дождевик моего дяди Воррингера... Но ничего не
сказал, подумал: зачем, глупо... Но тут же упомянул про Верхнюю Заггенгассе,