"Александр Бестужев-Марлинский. Вечер на Кавказских водах в 1824 году " - читать интересную книгу автора

шляхтич, пользуясь замешательством, ударил до старого замка, то есть до
лесу, а Зарубаев, потирая бока, докладывал, что он не знает дороги.
"Ступай куда глаза глядят!" - был приказ, а нагайка взвилась опять над
бегунами.
Скоро потеряли они из виду место побоища, и солнце юркнуло за
горизонт, будто только и ждало конца славных подвигов. Среди врагов, в
местах незнакомых, в темную ночь - не слишком весело хоть какому рыцарю;
но, что хуже всего, дядя мой чувствовал тогда страсть ужаснейшую всех
прочих, ибо она не знает забвения, ни примирения и убивает в три дня, -
страсть, которую в просторечии называют голодом! Вообразите же себе его
радость, когда, обогнув лесок, он увидел невдалеке перед собою старинный
польский замок и в окошках его освещение, достойное святой недели, которая
в Польше есть настоящий праздник гостеприимства. Подъезжая ближе, он с
изумлением заметил, что просека, ведущая ко въезду, заросла уже мелким
березняком. Ограда во многих местах была осыпана, гнилые ворота лежали у
верей в крапиве, весь двор заглох дикими растениями, и самый палац разрушен
по оконечностям; одним словом, все доказывало давнее запустение и
необитаемость. Это поразило Зарубаева, и он сдержал коней.
"Ваше благородие! - сказал он, крестясь, - тут нечисто! В этих
брошенных палатах могут стоять на постое только злые духи. По всему
заметно, что здесь лет сорок не бывало живой души, а теперь в них говор,
шум и пенье. Если б сюда съехались крещеные люди, так были бы кони и
повозки, - ведь одни киевские ведьмы летают на помеле. Не лучше ли, ваше
благородие, переночевать в поле, а то не вынесем мы своих косточек!"
"Пошел хоть к самому сатане! - сердито закричал мой дядя. - Крестом
или пестом у чертей и у людей можно всего добыть, и я так голоден, что
готов вырвать ужин из пасти у медведя!"
Мигом перекатили они широкий двор, и дядя мой в сопровождении
Зарубаева, который ни за что в свете не хотел остаться один, пустился
ощупью отыскивать вход в залу, откуда неслись громкие голоса. Взбежав по
полуразвалившейся лестнице во второй этаж, не без опасности сломить себе
шею, в передней, наскоро превращенной в буфет, встретил он толпу суетливых
слуг. Все они были в охотничьих платьях и, споря наперехват, кто услужит
хуже, готовились нести ужин. Несколько свор и смычков собак лежали и
прогуливались попарно, в ожидании добычи или подачки, и дядя заметил одного
лакея, который тер блюдо хвостом борзой, между тем как она, ворча, грызла
заячью косточку. Запах кушанья заставил его удвоить шаги - и вот он посреди
залы, между множеством польских панов и дам, и в недоумении, к кому
обратить слово.
Появление русского латника исполинского роста, косой сажени в плечах,
вооруженного с головы до шпор, в перчатках с раструбами по локоть, в
сапожищах с крагами до полубедра и в суперверсе [При императрице Екатерине
II гвардейские кирасиры носили, во внутренний караул, суконное подобие
кираса, с золотым шитым орлом; это-то называлось суперверсом. Во время
рыцарства он надевался на латы, как чехол. (Примеч. автора.)] на груди с
огромным орлом, что делало его весьма похожим иа странствующий пограничный
столб Московской губернии, а далее за ним, на благородном расстоянии, точно
такая же фигура, ласкающая рукой эфес палаша, - изумили и даже испугали
собрание. С беспокойством поглядывали поляки, нейдут ли вслед за этим
передовым корпусом другие с примкнутыыи штыками, затем, что время и место