"Александр Бестужев-Марлинский. Вечер на Кавказских водах в 1824 году " - читать интересную книгу автора

академическом словаре. На облучок с пим садился вахмистр того же
кирасирского полка, Иван Зарубаев, удалец не хуже моего дяди. Он был у него
квартермистр, казначей, камердинер и телохранитель вместе; и сомнение ли
поляков об удаче варшавской заутрени или робость при виде двух великанов,
вооруженных с ног до пояса, - только, несмотря на косые взгляды и
проклятия, процеженные сквозь зубы, им до сих пор везде давали лошадей, и
нагайка За-рубаева, гуляющая без лицеприятия по спинам четвероногих и
двуногих служителей почт, доставляла путникам очень скорую езду. Зарубаев,
однако, видя необычайное столпление шляхты, которая, заломав шапки и
засунув руки за пояс, гордо волочила за собой ржавые сабли, явно браня
русских и с хвастливым видом угрожая искрошить их на табак, счел за нужное
отрапортовать о том поручику.
"Ваше благородие, - сказал он, вытянувшись сколько мог, половиною
тела, на облучке, - поляки затевают что-то недоброе, они грызутся на нас,
как волки на собак. Во многих деревнях, я видел, насаживают косы на
ратовища и привязывают флюгарки к вилам; шляхта чистит дробовики и сабли, -
вон, изволите ли видеть, нам перескакали дорогу человек пять с пиками? Это
неспроста!"
"В самом деле, Зарубаев, - отвечал мой дядя, - я и сам заметил, что
поляки стали с нами горды, как трехбун-чужные паши, и вместо прежнего падам
до ног готовы взлезть на шею, - далеко, брат, кулику до Петрова дня! А что,
есть ли у нас, Иван, Адамовы слезы?"
"Как не быть, ваше благородие! - отвечал вахмистр, открывая пробку
оплетенной фляги, которая висела у него через плечо. - Я всякий день
насыпаю на полку свежего пороху".
"Так не о чем и горевать, - сказал мой дядя, потягивая
душеспасительный травник, - покуда у русского солдата есть чарка в голове,
сахар в кармане и железо в руках, - ему нечего бояться. Пошел!"
В этих миролюбивых мыслях прикатили они к следующей станции.
Шумный круг теснился у крыльца почтового дома; с него сухощавый поляк,
- вероятно, эконом фольварка, весьма похожий на тощую фараонову корову,
которая проглотила тучную, не став оттого сытнее, - что-то с жаром
проповедовал, и грозные клики: "Вырзнонць, вырзнонць!" [Вырезать их,
вырезать! (Пер. автора.)] вместе с шапками летели на воздух.
"Лошадей!" - закричал Зарубаев, между тем как ропот: "Москаль,
москаль!" раздавался кругом.
"Тройку из курьерских, по указу ее императорского величества", -
сказал мой дядя, швырнув подорожную в нос эконома.
"Тым горжей [Тем хуже. (Пер. автора.)], - гордо возразил тот, - коней
не ма".
"Как не ма? для курьера не ма? Хоть роди, да подай! - вскричал,
вспыхнув, мой дядя. - Или я тебя самого впрягу в хомут, тюленья харя!"
Между тем поляки сжимали круг ближе и ближе, и о каждой минутой угрозы
их становились дерзостнее, поступки бесчиннее.
"Схватить их, связать их!" - кричали одни.
"Убить, убить! - ревели другие. - Им одним скучно будет в Польше,
отправьте их гонцами к свату их, сатане!" - и тому подобные любезности.
"Не пустить ли, ваше благородие, шутиху в зубы этой челяди? - спросил
Зарубаев у дяди. - Пистолеты у меня заряжены картечью; или по крайней мере
позвольте поработать палашом, - ему, бедняге, душно в ножнах".