"А.Бежицын. Соль, потерявшая силу? (О пагубности РПЦ для России) " - читать интересную книгу автора

одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не
пойдет ли искать заблудившуюся? и если случится найти ее, то, истинно говорю
вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся" (Мф
18:12-13). Но как эту притчу ни читай, не вычитаешь, что можно ради одной
овцы бросить девяносто девять. У Христа они названы "незаблудившимися", в
России же - точно заблудились.
Можно утверждать, что идеал святости и ее культ сыграли у нас резко
отрицательную роль. Он освобождал человека от необходимости самому
возрастать духовно. Вопреки утверждениям В.В.Розанова у нас никто не
"страдает о своем отступлении от этого идеала". У нас - гордость испытывают:
"Во какие у нас святые-то есть!" Но сами - по В.С. Соловьеву - отнюдь не
стремятся следовать этому идеалу. "Святые старцы" на то и нужны, чтобы "наш
грех отмаливать" - они молятся, мы грешим. Очень разумное разделение труда.
Этот идеал как бы дает индульгенцию: побываешь в монастыре, пообщаешься со
старцем (юродивым), дашь на церковь - и греши себе дальше! "Святость все
равно не для тебя - она вот для таких неотмирных. А ты от мира, а мир так
устроен, что нечего и стараться быть хотя бы честным - ничего не получится".
Так считали в Византии, так полагали и полагают в России. И не старались, и
впадали, как говорили наши мыслители, в форменное свинство, о чем чуть ниже.
Претензии на "особый тип святости", по мнению некоторых наших
мыслителей, чрезвычайно сомнительны. Есть резоны у тех, кто видит в такой
"святости" самонаведенную шизофрению, которая всегда нравится ввергнувшемуся
в нее человеку. Он описывает ее восторженно и часто сам верит, что возле
него "спасутся тысячи". Святость вовсе не предполагала и не требовала (и не
предполагает и не требует) приведения жизни в соответствие с требованиями и
заповедями Христа. Она вызывает в лучшем случае умиление. Достоевский был
прав, когда писал в "Дневнике": "Горе обществу, не имеющему религиозного
умиления". Но еще большее - обществу, не имеющего ничего, кроме этого
умиления.
Наш идеал святости подозрителен и по своему происхождению. Родина его -
на Востоке, причем на Востоке Ксеркса, не Христа. Идеал личной святости,
сопровождаемой отрешенностью от мира, пришел из Индии. Все "умное делание"
наших святых - это экстатогенная практика, это ослабленная йога, а
состояние, в которое они себя загоняют, сродни состоянию сатори в
дзен-буддизме, и наши святые очень напоминают восточных отшельников даже
поучениями.
Оттуда же, с "Востока Ксеркса", и некоторые главные черты православного
богословия, в частности - его апофатика, сознательное и последовательное
отрицание всякой познаваемости Бога, признание невозможности истолковать Его
проявления в мире, дать сколько-нибудь рациональное обоснование догматике.
Как и на Востоке, истина в православии не постигается разумом, она
принципиально невыразима и потому непередаваема, она не поддается
философскому определению, в ней можно только быть или быть вне ее. Святые -
в ней, все прочие - вне ее. Важно только интуитивное прозрение, а разум
бесполезен для постижения Божества, да и вообще бесполезен. Святость - это
когда исчезает деление на субъект и объект, "слияние с высшим", и тут полное
совпадение с восточной убежденностью, что такое деление изначально ложно.
Однако на нем стоит вся европейская мысль и до нее стояла греческая со
времен Платона.
Медитативность, созерцательность как способы постижения Бога сами по