"В.В.Бибихин. Мир" - читать интересную книгу автора

возникает в момент, когда налицо сумма его составляющих, а всегда наоборот,
мы говорим о сумме, когда ощущаем целое. Все в целом мы сосчитываем, целое -
угадываем. Не целое измеряется суммой, а сумма примеряется к невидимому
целому, пока не совпадет с ним. Мы говорим "целая тарелка" не тогда, когда
заполнена до самых краев ее емкость. Все вещи в мире - условные цельности и
существуют, пока относительно целы. Мир - безусловная цельность, целое как
таковое. Как налитая с верхом тарелка - не "целая", так "целый мир" - не
нагромождение всего на свете. Избыток зла, хаоса не нужен для целости мира,
наоборот. Можно было бы сказать, что мир существует по способу
художественного произведения, полнота которого ощущается, но не вычисляется.
Но вернее сказать, что, наоборот, художественное произведение существует по
способу целого мира, осуществляется постольку, поскольку достигает его
цельности.
Логика не доказала нам, что мы как часть бесконечности бесконечны или
что от каждого из нас как части целого зависит, будет ли целое целым или не
будет. Но логика, пожалуй, косвенно что-то все же доказала. Она заставила
думать, что мир - целый мир - существует не по способу суммы составляющих,
не по способу расчерченного пространства. Та же правда перед нами мелькнула,
когда мы говорили, что найти свое место в мире не значит определить, в каком
месте восточноевропейской равнины мы географически находимся. Мир существует
не по способу множества элементов. Поэтому когда нас хотят, что называется,
привести в чувство, широким жестом показывая: да вот же он, мир, вокруг! мы
слышим в этом приглашении что-то нескладное. Нам показывают на вещи, много
вещей, а приглашают увидеть в них то, что в них видеть нельзя и можно только
поверх них угадать, ощутить: полноту. Я ее не ощущаю, мир для меня,
возможно, давно распался. За жестом "да вот же он, мир!" стоит нежелание
заметить, что с целостью мира не все в порядке.
Мир нельзя видеть, нельзя, даже очень постаравшись, определить его и
сказать: вот он, внутри пределов. Он сам предельное целое. Мы не знаем, что
такое целое; мы его узнаем, когда оно есть. Оно всегда относительно, мы к
этому привыкли, но мир - безусловное целое, привычки которого у нас нет.
Между тем мы на каждом шагу уверенно и легко говорим: мир, весь мир, целый
мир. Миру то и дело дают определения: мир широк, мир тесен, мир прекрасен,
мир тюрьма. "Дух человеческий - в плену. Плен этот я называю "миром",
мировой данностью, необходимостью" - так начинается книга одного русского
философа. Мир дарят. Это значит, что каким-то знанием - но не в результате
пересчета предметов - мы знаем, что бывает такая вещь, как полнота. Мы о ней
догадываемся. "Целый мир" бывает, когда нас захватывает чувство,
одновременно с которым мы чувствуем, что оно не очерчено нашим телом, а
относится ко всему. Таким чувством может быть беспричинная радость, которая
стоит у здравого смысла под большим подозрением. Беспричинная радость
относится ко всему миру, нам тогда кажется, что целый мир хорош, и мы,
несомненно, знаем, что во всем мире нет ничего, что избежало бы этого
чувства, т. е., стало быть, мы неким образом охватываем этим чувством целый
мир. Раньше мы, скажем, видели в мире темную и светлую стороны, он делился
на свое и чужое, но в захватывающей радости он один, весь хорош, целый, а
если бы не был весь хорош, то и радость была бы не такой. Или наоборот:
бывают состояния, когда весь мир - именно весь - кажется словно подточенным,
во всем начинает мерещиться обман, не ладность, все словно поползлось, даже
мы сами. Мы не любим таких состояний, пытаемся развеять их. Но они роднят