"В.В.Бибихин. Мир" - читать интересную книгу автора

себя особенно трудно. Многие не находят. Мало меняет дело то, что они потом
все же как-то устраиваются. Людям, конечно, ничего другого не остается,
когда они не нашли себя, кроме как устроиться - устроить себя, например,
сформироваться в культурную личность, построить ее из подручных средств. В
число подручных средств войдут, конечно, и многие части самих себя,
неузнанных, ненайденных. Но устройство себя человека не устраивает. Оно
устраивает кого-то другого. Как могло быть иначе, ведь устроившийся,
устроивший себя, с самого начала устраивал по-настоящему не себя, себя он не
нашел, он устраивал кого-то другого.
Спросим иначе: спросим, не как найти себя, как найти свое место в мире,
а спросим, как найти мир? Может быть, найти себе место в мире потому и не
удается, что мы ищем не только еще неизвестного себя, но и неведомо где.
Мы растеряны, мы не можем найти себя не потому, что с нами случилось
что-то неладное, чего надо стыдиться как глупости, а потому, что не знаем,
где искать, не знаем, где мир. Мы в мире. Мир неведомо где. Может быть, мира
уже нет. Мы не в силах найти себя и растеряны потому, что нет того самого, в
чем наше место.
Нам, возможно, скажут, что мы заблудились в трех соснах. Мир вот он:
все, что вокруг, близко, далеко ли, все, что существует и все, что не
существует,- все мир. Мир - это просто все. Древние греки так его называли:
to раn, 1а рап1а - все, вся, всяческая. Может быть, не надо усложнять? Может
быть, как раз ничего проще мира нет, раз он по определению - все: бери все,
ровным счетом ничего не исключая, и получишь мир. Схватить отдельные вещи с
их расплывающимися, сливающимися границами - это, действительно, очень
сложно, но мир? Вот он, смотри, живи. Не потому ли, что "все" - это
предельно просто, философы - не нам чета, настоящие, занятые делом
философы - не включили тему "мир" в круг своего исследования. Они переходят
непосредственно к важным задачам, к трактовке этой всеобъемлющей мировой
данности, к мировоззрениям, которые могут быть истинными или ложными, между
прочим. Вот где кипят идеологические схватки, вот где острые умы изощряют
свою способность схватывать в единой картине необозримое множество явлений и
словно бы взором полководца с возвышения, откуда все видно, вооружившись к
тому же инструментами прозорливого видения, обозревать пестрое многообразие
явлений, оценивать их подлинную суть, отбрасывая малосущественные,
привходящие, акци-дентальные, мешающие широте обзора детали, чтобы затем
направить схваченные в целом мировые явления по какому-то руслу - по
правильному, в свете целого, а то они пошли бы по неправильному руслу.
На это надо спокойно возразить, что все, что мы видим, когда что-то
видим,- это части мира, и мы никогда не видим мир в целом. Если есть что-то
безусловно невидимое, так это мир.
Мир нельзя увидеть даже не потому, что он велик и включает не только
то, что есть, но и то, что еще только может быть; и мир нельзя увидеть не
потому, что каждый видит мир по-разному; и не потому, что в мире, который я
вижу, нет меня, а в мире, как его видит другой, я есть, так что они всегда
не полные миры, значит не миры. Мир, прежде всего, нельзя увидеть как раз по
той причине, по которой кажется, что его всего проще увидеть: потому что он
целое. Пытаясь охватить все, мы не случайно добавляем: все в мире, все в
целом. Но все становится целым не потому, что досчитано до конца, как
художественное произведение приобретает цельность не тогда, когда включило,
наконец, изображения и людей, и животных, и растений, и минералов. Не целое