"Питер Сойер Бигл. Тихий уголок" - читать интересную книгу автора

принадлежала Уэйлу. Остальное пропало. Или это он сам пропал. И ему было
очень жаль, потому что оказалось приятным вспоминать музыку.
"Надо быть очень глубоким человеком, когда умираешь, - подумал он. - А
я не таков". Он начал обретать какую-то концепцию вечности, и разум его
затрепетал подобно телу, когда он просыпался холодными ночами и прятал руки
между бедер, чтобы сберечь тепло. "Мне предстоит долгая ночь", - подумал он.
Внезапно он вспомнил ранее утро с Сандрой перед тем, как они
поженились. Они сидели за ее маленьким кухонным столиком и ели сэндвичи с
желе. Она пошла к холодильнику за бутылкой молока, а он сидел и следил за ее
движениями. Ноги ее очень негромко, как-то интимно стучали по линолеуму.
Когда он думал об этом теперь, боль, казалось, колола его, точно сосулька.
Он закричал, и это послышалось ему как мощный звериный вопль ужаса.
И потом он долго стоял около своей собственной могилы и звал:
- Сэнди! Сэнди!
Она не пришла. И он знал, что не придет, и все-таки звал, думая: "Вот я
закрою глаза, сосчитаю до ста, а когда открою, она будет здесь", - именно
так он поступал, когда ждал автобуса. Но он не мог закрыть глаза, а цифры
гремели у него в голове, словно кости в стаканчике. Наконец он заставил себя
замолчать и через некоторое время присел на траву.
Несколько минут ушло на то, чтобы осознать, что он покинул свою могилу,
а, осознав, он не счел это шибко важным.
"Я вышел, - сказал он себе. - И я снова могу говорить и ходить, но мне
не стало лучше, чем было".
При жизни он мог хотя бы делать вид, будто его ждут где-то важные дела,
но теперь ему, очевидно, только и оставалось, что сидеть на обочине
последующие несколько миллионов лет, если будет настроение. А настроение
было. Единственное, чего ему хотелось - это сидеть в траве, наблюдать за
бегущими муравьями и ни о чем не думать. "Я хочу, чтобы разум мой был
светлым и чистым, без единого пятнышка, как мои кости", - подумал он. Это
был ответ на все, но он этого не понял. "Вы можете забрать мой череп, -
вежливо сказал он муравьям. - Мне он не понадобится". Но муравьи все куда-то
бежали и бежали в траве, и он на них рассердился. "Хорошо, - сказал он. -
Убирайтесь к черту и вы". И вот он встал и пошел взглянуть на свою могилу.
Там еще не было каменного надгробия, только металлическая табличка с
надписью: "Майкл Морган. 7 марта 1924-10 июня 1958". Ему очень понравилась
ее краткость. "Как заголовок в "Таймс", - подумал он. И долго-долго глядел
на нее. - Мое тело - там, - думал он. - Все мои ничтожные обеды, почесывания
в голове, чихания и прелюбодеяния, горячие ванны, загары, пиво и бритье, все
погребено и все забыто. Как водой смыло все маленькие привязанности. Я
чувствую себя чистым, светлым и нетронутым". Он подумал об охоте за книгами
на Четвертой авеню и решил, что ощущает себя чем-то вроде разбитой
электрической лампочки.
- Пока, - сказал он своему телу и зашагал прочь по мощеной дорожке. Он
захотел посвистеть и почувствовал себя обманутым, когда обнаружил, что
свистеть не может.
Майкл Морган шагал по кладбищу, не издавая ни малейшего шума. Солнышко
пригревало его, но он не чувствовал жары. Не чувствовал он и прохладного
ветерка, затерявшегося среди камней. Он увидел кольцо греческих колонн,
которые поддерживали пустоту, а поблизости - бетонный водоемчик. Видел он
фонтаны и цветы, и тачку, наполовину нагруженную землей. Один раз, когда он