"Алексей Биргер. Москва - Варшава ("Богомол" #5)" - читать интересную книгу автора

- А я... я ведь Залевская в девичестве. По матери, то есть, - сказала
она, когда все кончилось, и мы лежали без сил, и я поглаживал её рыжеватые
волосы.
Я приподнялся и пристально поглядел на нее. Настолько пристально,
чтобы... Честное слово не знаю: то ли чтобы вобрать взглядом и навеки
сохранить в памяти образ этого прекрасного обнаженного тела, то ли чтобы
разглядеть в ней нечто от её однофамильца, Петра Залевского, перед которым
наше поколение преклонялось, зная его по балладе Галича, точно так же, как
преклонялось перед Янушем Корчаком...
...Тогда, сказали: "Кончен бал!",
Скомандовали: "Пли!.."
И прежде, чем, он сам упал,
Упали костыли.
И прежде, чем пришли покой,
И сон, и тишина,
Он помахать успел рукой
Глядевшим из окна.
О, дай мне Бог конец такой,
Всю боль испив до дна,
В последний миг махнуть рукой
Глядящим из окна!..
И кто бы знал тогда, насколько сбудется для меня эта баллада,
насколько схож с кончиной Петра Залевского будет мой конец, к которому мчит
меня на бешеной скорости. Будто подхватила меня волна этой баллады, и
понесла, и не вырваться было из этой волны, как в бурю над Неманом не
вырваться из волн и водоворотов. Волна поэзии, волна музыки слова, в
которой слились две других: любви и ненависти. Вот чего никогда не мог
понять - так это фразу Януша Корчака, которую цитирует Галич: "Я не умею
ненавидеть, никогда не умел. Я просто не знаю, как это делается." Я не то,
что умел ненавидеть - ненависть была со мной всегда, сжигая мне душу.
И, мне кажется, Мария уловила эту мою смену настроения, из тех смен,
которые бывают такими же тончайшими, как в природе, и настолько же
глубинными. Вроде, едва заметно дрогнет что-то - и уже не предрассветные
сумерки, а ясный и чистый рассвет. Будто крохотная капелька солнца упала и
перевесила чашу вселенских весов.
Она встала, потянулась, прошлепала, нагая и босиком, к окну,
раздвинула шторы. В комнату хлынул яркий солнечный свет.
- Есть хочется, - сказала она. - Как ты насчет позавтракать?
- Согласен! - я встал, подошел к ней, обнял её сзади, поцеловал в
шею... И не удивляйтесь, что я припоминаю каждое движение, каждую мелочь -
мне каждая мелочь дорога! - Сейчас пошурую в холодильнике. Уж яичницу я
приготовить сумею.
- Давай лучше я сама все приготовлю, - прищурив глаза, она смотрела на
тихую московскую улочку, на серые дома с лепниной, на липы и тополя...
Сейчас мне трудно представить, что в тот день мы были молоды, безумно
молоды! Ей - двадцать, мне - двадцать два. Оглядываясь с рубежа веков - и
тысячелетий - мне почти не верится, что и у нас вся жизнь была впереди.
Такие распахнутые дали виделись, огромные и светлые, что дух захватывало.
И, как ни странно, я вижу эти дали даже сейчас, когда моей жизни осталось
всего ничего, когда два десятилетия потрепали меня так, что я сам себе