"Алексей Биргер. Москва - Варшава ("Богомол" #5)" - читать интересную книгу автора

- Кто во время восстания сорок третьего года в Варшавском гетто
отвернулся от восставших? Мол, мы поляки, а жиды пусть сами разбираются!
Так? Кто равнодушно созерцал пылающие кварталы, гибель женщин, детей и
стариков, отказывал в убежище тем участникам восстания, которым удалось
вырваться за пределы гетто? За позорное, гнусное равнодушие вам и было
воздано таким же равнодушием. Как видишь, я неплохо знаю историю!
- Я тоже её неплохо знаю! - она соскочила с кровати и стояла надо
мной, пылая от гнева. - Литовцы повели себя точно так же во время восстания
в Вильнюсском гетто!
- Не совсем так! - сказал я. - Мы многих спасли. И мы, в отличие от
поляков, никогда не корчили фигу в кармане. У нас были волнения
семидесятого - семьдесят второго годов, единственные крупные выступления за
независимость во всем Советском Союзе! Ты понимаешь, что это значит?
- А поляки, выходит?..
- Выходит, больше гонора, чем доблести! - зло сказал я. - Вас хотя бы
не присоединяли к этой империи физически, поэтому вы и можете задирать нос!
- "Мы", "вы"... - она вдруг прищурилась. - Выходит, ты все-таки
считаешь себя литовцем, если говоришь об этом с такой болью и страстью?
- Да никем я себя не считаю! - ответил я. - Да, мысль о свободе Литвы
греет мне сердце, но... - я, к собственному удивлению, начал остывать, и
мне уже было жалко, что я наговорил столько жестокого и злого. - Я бы мог
постараться тебе объяснить, но не знаю, поймешь ли ты...
- Постараюсь понять, - ехидно сказала она.
- Ты видела замечательный литовский фильм "Никто не хотел умирать"?
- Да, видела.
- Братья, которые выступили против "лесных братьев" не потому, что они
за Советскую власть, а потому что у них убили отца. За смерть отца надо
мстить, а все остальное их не касается. И когда они убивают главу "лесных
братьев", тот бормочет своему убийце - по-моему, его Адомайтис играет - "Ты
не знаешь, какая боль... Ты не знаешь, какая боль..." Имея в виду не
физическую боль, а боль за Литву. И сын, отомстивший за отца, отвечает ему,
холодно и жестко: "Не знаю". Вот такая, понимаешь, истекающая кровью, в
муках нащупывающая путь в будущее Литва... И с этой точки зрения, когда ты
мне твердишь о своей боли за Польшу, повторяя "ты не знаешь, какая боль",
мне остается только ответить тебе, холодно и жестко: "Не знаю".
- Вполне советский подход, - заявила она.
- Не скажи. Высланный из Союза и не так давно умерший в Париже Галич
написал ведь: "Поймите это, пан Корчак, И не возвращайтесь - вам СТЫДНО
Будет в ЭТОЙ Варшаве"!
- А ты забыл про "Пепел и алмаз" Вайды? Про Петра Залевского, о
котором Галич тоже написал?
- А какое отношение имеешь ТЫ к Петру Залевскому? - спросил я.
- Господи!.. - её лицо исказилось. - Как же я тебя ненавижу! И
подумать только, что с таким... что с таким...
Она была так прекрасна в гневе, что я не выдержал. Вскочив с кровати,
я крепко обнял её и прошептал ей в ухо:
- Литовцы не слушали полячек, а просто захватывали их, так?
Она напряглась, словно собираясь вырваться из объятий - и вдруг жадно
подставила свои губы моим. И опять были эти волны любви, когда мы не могли
оторваться друг от друга.