"Андрей Битов. Вид неба Трои " - читать интересную книгу автора

нельзя найти - он может только вернуться. Он обязательно вернется! он уже
летит домой... Дика! это я! я за тобой... где ты? Я в сотый раз прочесывал
зоопарк - Дики не было. Как вдруг толпа, редкая такая толпа в том краю, где
серны, а за ними обезьянник... Я - туда.
Наверное, она, дура, прежде всего побежала к попугаям. Там конечно же
не было никакого Жако. Вернее, их были сотни, но не один не откликнулся на
призыв, а то и все разом... А уже в это время по зоопарку вдруг панически
забегали сотрудники с сачками, баграми, как на пожаре... Не иначе как моего
Жако ловят, подумала безумная Дика и... за ними.
Толпа безмолвно расступилась передо мною. Курил равнодушный врач в
белом халате. А рядом стояла сотрудница - в сером, с безутешной обезьянкой
на руках. На носилках лежала... Нет! Никогда! Что вы! Да вы с ума сошли...
Дика! очнись! это я!., это я...
Она побежала за этими, с сачками и баграми... Ее никто не задержал: то
ли не до того им в такую минуту было, то ли за свою или новенькую в панике
приняли, не разобрали. Навстречу с визгом неслась обезьянка - молоденький
шимпанзе, собственно говоря, ребенок. Ручной, заласканный... Почему он
выбрал именно ее?! Она так хотела ребенка. Он так хотел спастись. Кто бы его
еще спас?.. Все только шарахнулись от него врассыпную, как от зачумленного
или прокаженного, потому что знали, в чем дело. Дика не знала. Да если бы и
знала... Разве бы она отскочила в сторону от того, кто, такой малыш, с таким
визгом и ужасом несся именно к ней навстречу - за помощью, за спасением!.. В
последний момент он подпрыгнул, шимпанзенок, и - полетел, как ядро, совершив
рекордный прыжок навстречу Дике, а она не видела, как вослед ему,
вытянувшись в невидимую серую нитку, летела, тоже по воздуху... Дика, как
вратарь, приняла этот живой мяч. Обезьянка, всхлипывая и подвывая, обвила ее
шею, прижалась к ней, неправдоподобно дрожа... А серая, невидимая -
недолетела и шлепнулась к ее ногам с каким-то серым, голым звуком... и -
обвилась. А обезьянка все плакала, все прижималась, все целовала Дику. И это
была последняя ласка на этой Земле.
...Ваноски смолк. По лицу его катились слезы. Именно катились - я
никогда еще такого не видел. Ровно и сплошь. Он их не утирал.
Не знаю, отчего я на него так злился? Я хотел ему даже сказать, что уже
читал это, причем у него же. Хотел, но все-таки не мог.
- Вот вы мне уже и не верите...- вздохнул Ваноски.- А мне все равно.
Мне бы уж поскорее. Она меня там ждет. Подзадержался я. Ну, ничего. Здесь
она ждала меня дольше. Вам хотелось бы знать, как на самом деле? А я не
помню, что я написал, а что прожил. Да я и не понимал никогда, почему это
отдельно. Я думаю, что все именно так и было, потому что я, на этот раз,
только рассказывал как помню, ничего не сочинял. Может быть, вы правы, и я -
писатель... Несчастное существо! Все думают, что самое трудное выдумать, что
писать... Нет, самое трудное - выдумать того, кто пишет. Все, кого мы читаем
и чтим, сумели выдумать из себя того, кто писал за них. А кто тогда они
сами, помимо того, кто пишет? Страшно представить себе это одиночество.
Счастливы только другие люди: они трудятся, любят, рожают, умирают. Эти и
умереть не могут. Они на это неспособны. Они, как актеры,- только играют всю
жизнь одну роль: самих себя. Для других. Их жизнь им не принадлежит. Это
рабы людей, рабы любящих их. Они не умеют любить, как монахи не умеют
верить. Если любить и верить, то зачем писать или молиться? Обнимешь живую
женщину - а это образ, потянешься к Богу - а это слова, припадешь к земле -