"Казимеж Блахий. Ночное следствие " - читать интересную книгу автора

Доктор Бакула продолжает;
- ...портрет написан маслом. Размер его два десять на метр пятнадцать.
Автор неизвестен. Вероятно, кто-либо из берлинских придворных пачкунов. В
первой половине восемнадцатого века их брали нахлебниками в здешние имения и
они работали по заказу. Они пробовали малевать под Гальса, под Ватто, но у
них ничего не выходило. Прусская кисть тверда, как жезл тамбурмажора... Ах,
прошу прощения, вас не занимает живопись. Извиняюсь... Так это портрет Анны
Хартман. Вы меня спрашивали, дворянская ли фамилия Хартман. Нет, не
дворянская. Титул тогда ее еще не интересовал. Позднее, когда у нее родился
сын Ян, или еще позже, когда она приехала в Колбач, да, наверное, именно
тогда, принадлежность к дворянскому сословию уже имела для нее значение. На
своем надгробии она приказала высечь "фон" - те самые три глупые буковки,
которые давали право носить кружевной чепец и золотую цепочку на шее. Но
тогда, пятнадцатого августа, она еще не была знатной дамой. Просто Хартман,
Анна Хартман... Может, все-таки принести рефлектор? Нет? Хорошо... Вы меня
слушаете?.. Во всяком случае, кучер, который вез Анну Хартман в город,
обращался к ней попросту "фрау Анна"... Даже не "милостивая", не
"уважаемая", но просто "фрау". Как видите, довольно-таки фамильярно.
Они возвращались после трехмесячного пребывания в Домбе. Сегодня это
все равно что проехать на трамвае, тогда же, в тысяча четыреста
восьмидесятом году, такое путешествие было серьезным. Через три реки и три
моста, мимо Заборской горы и болота. Она написала об этом в своей библии,
она ведь все записывала на полях библии острым готическим почерком. Даже о
своей первой ночи с Матеушем написала, отметив, что тогда шел дождь и колесо
соскочило как раз посередине моста.
Город был уже открыт. После трехмесячной эпидемии холеры возвращались
те, кому удалось удрать, пока не замкнули городские ворота. Анна Хартман
бежала из города только вдвоем с кучером. Представьте себе, вдова тридцати с
небольшим лет, на ее груди, в ладанке, - всего семьсот талеров, все, что
уцелело после смерти мужа, Якуба Хартмана, которого пырнули на улице ножом.
Шесть двенадцатимачтовых кораблей она поставила на прикол, распустила
команду, рассчитавшись с ними (что тоже записано на полях библии готическим
почерком) по десять талеров сорок грошей и по кружке старого вина из
собственных погребов на душу. Если она сейчас возвращалась, то, видимо,
неспроста приняла такое решение. Ведь и холера и смерть Якуба нагрянули
почти одновременно, как раз в мае тысяча четыреста восьмидесятого года, и
оставили ее один на один с бедой, взвалив на плечи заботу о кораблях,
возивших селедку и соль из Байе, о складах, о доме на Конском рынке, о
распустившейся челяди... Колесо повозки соскочило как раз посреди моста.
Кучер, наверное, страшно ругался, потому что шел дождь и гасил факел,
освещавший им дорогу. Фургон, запряженный четверкой лошадей, стал на мосту и
загородил дорогу тем, кто возвращался в город после эпидемии. Хартманша была
не из робкого десятка. Этот портрет фальшивый, она на нем выглядит барышней
из великосветского салона. Кто знает, были ли у нее рыжие волосы и глаза
цвета фиалок?.. О себе в своей библии она не упоминает ни единым словом.
Если не считать одной единственной записи о вступлении в брак с
сорокапятилетним Якубом, торговцем селедками: "Сегодня мне исполнилось
пятнадцать лет. Теперь меня зовут Хартман. Видела свою кровь". Наверное,
Анна отличалась и решительностью, и физической силой - слезла с повозки и