"Жан Бодрийяр. Пароли. От фрагмента к фрагменту" - читать интересную книгу автора

исследовали в связи с хозяйственной деятельностью) циркуляцией благ, прежде
всего в потлаче, затем - в контексте проблематики смерти. К феномену
соблазна я обратился в период, когда на первый план вышла тема
символического обмена и сексуальности. Однако, с моей точки зрения, соблазн
затрагивает все сферы действительности, а не только обмен между полами.
Безусловно, в рамках существующих между ними различий два пола, соперничая и
одновременно сотрудничая друг с другом, устанавливают взаимоотношения,
позволяющие им обрести свою идентичность и конституирующие область
сексуального в качестве пространства закрепленной половой дифференциации и
зоны удовольствия. Но во вселенной соблазна от самотождественности
физиологически различных полов ничего не остается: здесь они вступают в
игру, предполагающую их реверсивность. Поставив под сомнение тезис о том,
что мужская сексуальность тождественна себе по самой своей природе, я
сосредоточился именно на процессе мужского становления женского и женского
становления мужского. И женское выступило для меня подрывом оппозиции
мужского и женского как ценностной противоположности полов. Женское, на мой
взгляд, - это то, что выходит за рамки их противостояния и, следовательно, в
некотором смысле упраздняет сексуальную идентичность. Такая позиция,
конечно, не могла устроить феминистов. Тем более что она не согласовывалась
с их идеей сексуального освобождения, которую я к тому времени воспринимал
уже не иначе, как основанный на принципе ценности и половой
самодостаточности, а значит, весьма наивный проект...
Игра соблазна является также и более опасной, более рискованной, чем
взаимодействие полов. Она отнюдь не исключает наслаждения, скорее, наоборот,
она тесно связана с ним, но это наслаждение - нечто иное, нежели сексуальное
удовольствие. Совращение есть вызов, акт, который всегда направлен на
расшатывание структуры идентичности, на разрушение представления человека о
самом себе. В этой связи оно открывает перспективу радикальной инаковости.
Анализируя соблазн, я пришел к выводу, что в его поле попадает все, что
избегает структур обеспечивающей накопление производительности. Однако идея
сексуального освобождения, попытка реализации которой стала важнейшим
предприятием того времени, как и идея освобождения труда, оставалась в плену
парадигмы продуктивности. Речь шла о раскрепощении энергии, осмысляемой по
аналогии с материальной производящей силой, - аналогии, абсолютно не
пригодной для понимания большой игры соблазна, не имеющей ничего общего с
процессами аккумуляции.
Соблазн не столько играет на желании, сколько играет с этим желанием.
Он не является его отрицанием, он не выступает также и его
противоположностью: он его разыгрывает.

Видимости, принадлежащие сфере соблазна, - видимости не физические.
Совращение занято подвешиванием бытия, поэтому сфера соблазна представляет
собой пространство своего рода деонтологии,[9] в котором, мы захвачены
гибкими, реверсивными формами и в котором ни один из полов не располагает
гарантиями его устойчивого существования, а самое главное, не в состоянии
преобладать над другим. По сути дела, феномен женского я ввел в игру, заняв
место смерти, какой она дает о себе знать в символическом обмене. В этих
условиях женское не могло не превратиться в специфический пароль [mot de
passe], то есть в реальность прохода [realite de passe], если угодно, в
индекс реверсивности живого и мертвого. Именно таким образом femina[10]