"К.А.Богданов. Каннибализм и культура: превратности одного табу " - читать интересную книгу автора

метафорой тотемической трапезы мыслится евхаристия, смысл которой, по
Фрейду, состоит в том же "устранении отца" и, соответственно,
самоотождествлении, возвращении себе самих себя.
Традиционная экзегеза утверждает, что, причащаясь к хлебу и вину,
отождествленным самим Христом с его телом и кровью (1 Кор. 11: 24; Лк. 22:
20), верующий вспоминает о жертве, принесенной ради него, и тем самым
приобщается к реальности иносоциального - не повседневного, но вечного.
"Тела наши, пользующиеся Евхаристией, уже не суть тленны, в себе нося
надежду воскресения навеки", - пишет св. Ириней . По наставлению Василия
Великого: "И для самой вечной жизни необходимо причащение Тела и Крови
Христовых" . Сложнее обстоит дело с проблемой отождествления хлеба и вина с
плотью и кровью Христа. Истолкование этого отождествления в профаническом
приближении не свободно от каннибалических ассоциаций. История христианства
знает прецеденты, когда верующие отказывались от любой другой пищи, кроме
причастия. Шокирующее впечатление оставляет в данном случае жизнеописание
святой Катерины Сиенской: по сообщению нескольких ее биографов, чтобы
причаститься к мукам Христа, Катерина берет в рот грудь умирающей женщины и
пьет ее гной, после чего на нее нисходит видение самого Христа, открывающего
свои раны и призывающего пить его кровь. Пример этот не единственен, но, при
всех исторических эксцессах буквального понимания таинства евхаристии, факт,
который не может не показаться вполне символическим, заключается в том, что
прямые аналогии между евхаристией и каннибализмом оказались
востребованными - в контексте экспансии соответствующих сюжетов - только в
культуре XX века.


* * *

С психологической и социологической точки зрения интерес человека к
запретному определяется в порядке его вопрошания о самом себе.
"Антисоциальное", с этой точки зрения, неразрывно связано с "иносоциальным",
вообще - иным , представление о котором невозможно без постоянного
различения нормы и патологии и, соответственно, без обнаружения связи между
тем, что существует как должное, данное , и тем, что существует как
предполагаемое, особенное. Актуальность каннибализма объяснима в данном
случае постольку, поскольку он выражает "особенное" в уже известных формах
социальной и культурной практики - будь то агрессия, экзотика или эзотерика.
Характерное "оправдание" жертвенному каннибализму и каннибализму вообще было
дано уже модернизмом и, в частности, русским символизмом, противопоставившим
косности унылой "повседневности" XIX века эпатаж исторических и
мифологических прецедентов. По воспоминаниям Н. Минского, такой авторитет
раннего русского символизма, как Александр Добролюбов, мистифицируя знакомых
намеками о совершаемых у него дома языческих обрядах, читал своим знакомым
"поэму в прозе, в которой рассказывалось, как несколько молодых людей
пообедали "кубическим куском" жареного человеческого мяса. На все вопросы
автор отвечал двусмысленною улыбкой, ничего не имея против того, чтобы мы
видели в нем одного из сотрапезников". М. С. Альтман передает слова Вяч.
Иванова, сказанные им в ответ на намерение Альтмана стать вегетарианцем: