"К.А.Богданов. Каннибализм и культура: превратности одного табу " - читать интересную книгу автора

мере в символическом отношении. Каннибализм иллюстрирует родство желания
(похоти, любви, голода) и самоотождествления, реальность, где "все (для
каждого и с каждым) возможно". Таков дискурс, порождаемый и - при всех
оговорках - пользующийся очевидным социальным спросом.
Одним из частных, но показательных примеров такого спроса в современной
культуре могут служить компьютерные страницы Интернета, посвященные теме
каннибализма и хорошо демонстрирующие ту меру простодушия, с которым он
сегодня обсуждается. Иллюстрации из мира психопатологии и криминалистики
соседствуют здесь с рассуждениями о месте каннибализма в экзотических и
архаических культурах. Каннибализм страшит и вместе с тем объясняется
природными причинами. Демократическая идеология понимает табу как результат
конвенции, побочный продукт социальной трансформации. Результируя собою те
или иные культурные и психологические прецеденты, каннибализм мыслится,
таким образом, с одной стороны - уже существующей возможностью культуры, а с
другой - темой идеологически прокламируемой "политкорректности" (political
correctness). Опубликованное не так давно в газете The Sunday Telegraph
большое интервью с Тобиасом Шнибаумом кажется в этом смысле вполне
символичным. Шнибаум, захваченный в 1955 году индейцами перуанского племени
акарамас и однажды ставший участником каннибалической трапезы, описал
происшедшее с ним событие в книге "Держись реки по правую руку" (1969).
Сегодня он рассказывает о нем же, больше всего поражаясь тому, что за время,
прошедшее после выхода книги, он так и не услышал слов осуждения за
содеянное. Ценой известности стало любопытство и обвинения в фантазерстве.
Замечательно, что тогда как для самого Шнибаума, до сих пор вспоминающего о
происшедшем с ужасом, это повод к недоумению, для его собеседника - знамение
времени, равно снисходительного к каннибализму и, например, гомосексуализму
того же Шнибаума, о котором тот предпочитал помалкивать в 1950-е годы и
которого не стесняется теперь. Охотники за головами, о которых рассказывает
Шнибаум, в подаче журналиста оказываются в этом смысле провозвестниками той
свободы, которую американское общество демонстрирует в отношении
"сексуальной открытости" только теперь.
В целом понятие "каннибализм" ориентирует современника на иной, но, как
бы то ни было, психологически возможный опыт "саморепрезентации". В случае с
каннибализмом эта ориентация тем оправданнее, что имеет и свою, так сказать,
конкретную локализацию - историческую и (или) географическую. Идеологическое
понимание каннибализма теряет в этом контексте свою однозначность и
становится более или менее эффектной метафорой другого культурного опыта и
другого культурного сознания. Характерным примером такого уже вполне
метафорического понимания каннибализма может служить, в частности,
проведение XXIV художественного биеннале в Сан-Паулу (1998) - авторитетного
и щедро финансируемого культурного проекта выставок и семинаров, посвященных
современному искусству и политическим перспективам социального развития -
под общим названием "Антропофагия". На экспозициях биенале понятие
"антропофагия" обыгрывалось в соответствии с тем значением, которое ему
придал один из классиков бразильской литературы, писатель-модернист Освальд
де Андраде, автор знаменитого сегодня "Манифеста антропофагии" (1928) - как
метафора национального идентитета и равноправия мировых культур. Из
сопоставления экспонатов, призванных проиллюстрировать тематизацию
каннибализма в европейской и собственно бразильской культуре (эссе о
каннибалах Мишеля Монтеня, экспозиция колониальной живописи, этнографические