"Владимир Богомолов. В кригере " - читать интересную книгу автора

такое немаловажное обстоятельство.
В послевоенное время фронтовиками - с целью добиться своего -- частенько и не
всегда обоснованно предъявлялись претензии, упреки или обвинения мужчинам,
находившимся в тылу, в том числе и офицерам, для чего существовало вступление,
исполняемое в порядке артиллерийской подготовки, с остервенением, на
банально-популярный мотив: "Мы четыре года кровь мешками проливали, из братских
могил не вылезали, а вы здесь, гады, баб скребли -- днем и ночью пистонили! - и
водку под сало жрали!.."
Никому из находившихся в кригере кадровиков вчинить подобное было просто
невозможно. У старшего - подтянутого, представительного подполковника с
приятным, добродушным лицом, из правого рукава гимнастерки вместо кисти руки
торчал обтянутый черной лайкой протез. Вид сидевшего влево от него коренастого
темноглазого гвардии майора с зычным громоподобным голосом был без преувеличения
страшен: обгорелая, вся в багровых рубцах большая лобастая голова, изуродованная
ожогом сверху до затылка и столь же жестоко сбоку, где полностью отсутствовало
левое ухо - вместо него краснело маленькое бесформенное отверстие. И наконец, у
сидевшего по другую сторону от подполковника загорелого, с пшеничными усами
капитана глубокий шрам прорезал щеку от виска до подбородка и, видимо, из-за
поврежденной челюсти рот со вставленными стальными зубами был неприглядно скошен
набок, и говорил он заметно шепелявя. На гимнастерках у всех троих имелись
орденские планки и нашивки за ранения, у гвардии майора целых семь, из них две -
желтые.
Четвертый офицер - старший лейтенант с бледным малоподвижным лицом, в
гимнастерке с орденом Отечественной войны, красной нашивкой за легкое ранение и
артиллерийскими погонами - помещался особняком от остальных, за столиком,
стоявшим вправо от входа, торцом к окну и прикрытым от вызываемых в кригер
плащ-палаткой. Именно ему старшина приносил и передавал тонкие засаленные
папочки с анкетами и личными документами получавших назначение. Увидев у него в
руке большую в черной оправе лупу, которой он пользовался, просматривая
документы, я предположил, что он из контрразведки, и эта догадка сохранилась у
меня в памяти.
Нас, вызванных, стояло посредине отсека, в затылок один за другим, четверо, и
это тоже, очевидно, было продумано, чтобы передний, с которым беседовали, спиной
ощущал стоящих сзади него, отвечал на вопросы коротко, по существу, не
рассусоливал и не пускался в ненужные кадровикам сокровенные, вымогательные
разговоры с выпрашиванием себе должности и места службы получше, да и делать это
при свидетелях, братьях офицерах, было, разумеется, несподручно.
Капитан со шрамом на щеке и перекошенным ртом зачитывал анкетные данные
стоящего впереди офицера; за плащ-палатками, в другой половине вагона, какой-то
лейтенантик жалобно говорил о наследственной предрасположенности своей жены к
туберкулезу и повторял: "Север ей противопоказан -- категорически! Понимаете,
категорически!" - в ответ послышалось недовольное: "Чем это подтверждается?"-- и
затем, чуть погодя, более энергичное и с раздражением: "Не задерживайте!..
Короче!.."
Через минуты, по сути, должна была решаться и моя судьба, и следовало
предельно сосредоточиться для предстоящего ответственнейшего разговора и прежде
всего для отстаивания своего права поехать в академию, а мне вдруг втемяшилась в
голову какая-то бредовая муть, ну чистейшая мутяра, меня как зациклило: я
напряженно соображал и никак не мог вспомнить, на каком именно станке - на
втором или третьем от входа в кригер - помещались носилки, на которых год назад