"Владимир Богомолов. В кригере " - читать интересную книгу автора

людишки, способные унизиться до Дуньки Кулаковой, способные опуститься до
физической близости с белой медведицей или ездовой собакой и тем самым
омерзотить честь и достоинство офицера, совершенно ужасала.
Отрадным или утешительным оказалось то, что, как выяснилось достоверно,
личных дел офицеров, прибывших с Запада, в частности из Германии, в оперативной
группе отдела кадров не было. И потому, заполняя анкету, я, после нелегких
размышлений и колебаний, скрыл отравление метиловым спиртом со смертельным
исходом у меня в роте и, естественно, не указал, что был за это отстранен от
занимаемой должности и чуть не угодил под Валентину.Также пошел я на подлог и в
графе "Образование (общее)", написав "10 классов", хотя окончил всего восемь.
Разумеется, я знал, что офицер не должен и, более того, не имеет права даже в
мелочах обманывать командование и вышестоящие штабы, и решился на обман
исключительно с чистой и высокой целью - попасть в Академию имени Фрунзе,
слушателем которой я ощущал себя после сдачи предварительных экзаменов в
казарменном городке на Эльбе, юго-восточнее Виттенберге, уже четыре с половиной
месяца, причем с каждым днем все более и более.
Отдав заполненный с обеих сторон листок и личные документы старшине -- он
положил их в одну из стареньких дешевых папок, что были у него в руке, и унес, -
я в ожидании вызова принялся расхаживать взад и вперед близ вагона, время от
времени посматривая на тамбур. Внезапно сильнейшее волнение охватило меня. Мне
вдруг пришло на ум то, о чем я, будь несообразительнее, мог бы подумать загодя:
раньше или позже эта анкета по логике вещей должна попасть в мое личное
офицерское дело, и тогда я с позором буду уличен в подлоге. Время тянулось
мучительно долго, старшина появлялся несколько раз, выкликая офицеров, однако
моя фамилия почему-то не называлась, и овладевшая мною душевная, а точнее,
нравственная ломка усугубилась гадким предчувствием, что мои "художества" в
анкете уже обнаружены и в вагоне меня ожидают небывалые неприятности.
Старшина возник в дверном просвете тамбура, наклонясь, взял анкеты и личные
документы у трех офицеров, ожидавших его возле ступенек вагона, и, заглянув в
бумажку, выкрикнул:
- Старший лейтенант Федотов!.. Капитан Дерюгин!..
В десятый, наверное, раз одернув шинель и поправив пилотку - моя фуражка
пропала на складе в госпитале, - не забывая морально поддерживать себя и
мысленно повторяя: "Аллес нормалес!.. Где наше не пропадало, кто от нас не
плакал!", я поднялся в тамбур, увидал широко, до упора, отведенный створный угол
- для свободного проноса носилок - сразу сообразил: "Кригер!", и настроение у
меня если и не упало, то подломилось, хотя какое это могло иметь значение для
сути дела, для определения моей дальнейшей судьбы?..
Да, это был кригер, четырехосный со снятыми внутренними перегородками
пассажирский вагон для перевозки тяжелораненых, оборудованный вдоль боковых
стенок станками для трехъярусного размещения носилок, - в точно таком кригере, в
сентябре прошлого года меня, пробитого пулями и осколками мин, умиравшего или,
во всяком случае, отдававшего богу душу и по суткам не приходившего в сознание,
везли из Польши, с висленского плацдарма в далекий тыловой госпиталь. Вторая
половина вагона была отделена сверху до пола плащ-палатками, и оттуда все время
слышались голоса - там получали назначения командиры взводов.
В той половине, куда я попал, за маленькими обшарпанными однотумбовыми
столиками сидело четверо офицеров. Позднее вспоминая и анализируя тот час, когда
в кригере решалась моя дальнейшая судьба, я понял и уяснил, что все там делалось
не с кондачка, все было продумано и предусмотрено, в частности, например, и