"Владимир Богомолов. В кригере " - читать интересную книгу автора

по дороге из Польши в тыловой госпиталь я отдавал богу душу, а он ее не брал и
так и не принял, хотя все было подготовлено, и в вагоне для тяжелораненых я, как
и другие безнадежные, был по инструкции предусмотрительно определен на нижний
ярус, именуемый медперсоналом низовкой, или могильником, откуда труп легче было
снять для оставления этапной комендатуре на ближайшей узловой станции для
безгробового и безымянного казенного захоронения...
- ...Да на вас пахать можно! - послышался в другой половине вагона
возмущенный повелительный голос. - А вы на здоровье жалуетесь!.. Уберите вашу
бумажку - это муде на сковороде!..
Если в том отсеке кригера, где я находился, кроме ротных получали назначения
также командиры батальонов, их заместители и начальники штабов, преимущественно
капитаны и даже майоры, люди бывалые, в большинстве своем воевавшие и в Европе и
в Маньчжурии, то в другой половине, за плащ-палатками, определялись судьбы, а
точнее, места дальнейшей службы взводных командиров, в основном молоденьких
офицеров, в том числе выпускников военных училищ, и, как я вскоре заметил,
обращение и разговоры там были более напористыми и жесткими, если даже не
грубыми, и заметно более короткими, анкетные данные там не зачитывались, все
делалось стремительно и с непрестанным категорическим нажимом. Не знаю, сколько
там было кадровиков, но громко и напористо звучали все время два властных
командных голоса: один басовитый, заметно окающий и другой - звучный, охриплый
баритон, причем оба они в качестве безапелляционного довода для утверждения
своей правоты или опровержения то и дело возмущенно выкрикивали запомнившееся
мне на всю жизнь словосочетание: "Это муде на сковороде!..", а хриплый голос
настороженно спрашивал кого-то, произнося "ы" вместо "и": "Вы что - мымоза?!."
Естественно, в разговорах там, точнее, в репликах кадровиков время от времени
возникала и пятая мужская конечность в ее самом коротком российском обозначении.

Хотя большинство взводных по возрасту были старше меня, я испытывал к ним,
как к меньшим по должности, сочувствие и жалость, однако ничуть тогда не
представлял, что и спустя тридцать и сорок пять лет я не смогу без щемящего
волнения смотреть на молоденьких лейтенантов: и спустя десятилетия в каждом из
них мне будет видеться не только моя неповторимая юность - и в мирные годы, даже
на улицах Москвы, в каждом из них мне будет видеться Ванька-взводный времен
войны... безответный бедолага - пыль окопов и минных предполий...
Словно сбрендивший или чокнутый, я переводил глаза со второго от входа станка
к третьему и обратно, безуспешно напрягал память и никак не мог припомнить, и
тут майор с обгорелой одноухой головой, заметив мой ищущий напряженный взгляд,
перегнувшись, посмотрел вниз, влево от своего столика и, нервно дернув щекой,
громогласно спросил:
- Что там?.. Крыса?
- Никак нет! - покраснев, будто меня уличили в чем-то нехорошем, отвечал я. -
Виноват... товарищ майор...
В это как раз мгновение и прояснилось - будто осенило - я наконец определил,
что носилки, на которых меня, тяжелораненого, везли с висленского плацдарма,
помещались на нижних кронштейнах третьего, а не второго от входа станка, и очень
захотелось посмотреть туда, вниз, однако опасаясь, что майор снова заметит, я
уже не решился.
Оба офицера передо мной жаловались на болезни жен, на ранения и контузии,
ссылались на медицинские справки, находившиеся в их папочках, правда, назначения
в европейскую часть страны или "в умеренный климат", как они просили, им