"Владимир Богомолов. В кригере " - читать интересную книгу автора

умиления все во мне пело и приплясывало. Помнится, я с кем-то обнимался, а
Венедикт обслюнявил мне щеку и затылок, затем, ухватив сзади за плечо и, быть
может, вообразив, что мы на сцене театра, или же находясь уже в полной
невменухе, называл Любкой, жарко дышал мне в ухо: "Любаня... Солнышко мое!..
Юбку сними... И трусы! Живо!.." -- а затем уже в голос, с долгими выразительными
паузами произносил руководительные, разные, в том числе и непонятные -
заграничные или со скрытым смыслом - слова: "Ножки пошире... Па-аехали!..
Тэм-пера-мэнто выдай!.. Манжетку!.. Голос!.. Оттяни на ось!.. Еще!.. Мазочек!..
Пэз-дуто модерато!!! Массажец!.. Тики-так!.. По рубцу!.. Шире мах!..
Темпоритм!.. Держи манжетку!.. Осаживай!.. Люксовка!.. Форсаж!.. Волчок!..
Тэмпера-менто, сучка, тэмпсра-менто!.. Голос!.. Манжетка!.. Подсос!.. Пэз-дуто
модерато!!! Оттягивай!.. Тики-так!.. Форсаж!.. Крещендо, сучка, крещендо!!!" - и
при этом, не обращая ни на кого внимания, левой рукой больно сжимал мне то мышцу
груди, то ягодицу и в паузах между словами громко стонал двумя - вперемежку --
голосами: своим и тонким, несомненно женским, причем стоило ему подать команду:
"Голос!.." - как женщина заходилась сдавленными страстными стонами и рыданиями,
бедняжка совершенно изнемогала, и получалось так пронзительно, так
проникновенно, что в какое-то мгновение от жалости к ней мне стало не по себе.
Я понимал, что он - актер и это игра, бутафория, догадывался, что он, должно
быть, показывает свою систему в действии. Офицеры, спьяна плохо соображая, что
происходит, оживились только при слове "сучка" и обрадованно закричали:
"Сучка!.. Сучка, бля!.." - ничуть не представляя, что роль сучки в этом эпизоде
волею судеб отводилась мне. Я пытался улыбаться, хотя чувствовал себя весьма
неловко - Венедикт все это выкрикивал, стонал, брызгал слюной и даже как бы от
страсти скрипел зубами и рычал мне прямо в левое ухо, крепко ухватив меня правой
рукой сзади за плечо, точнее, за основание шеи, а после возгласа "Мазочек!.."
зачем-то провел указательным пальцем у меня под носом - будто сопли вытирал, -
что мне особенно не понравилось и показалось оскорбительным. Проявляя выдержку,
я ждал, когда он угомонится, и, к моему облегчению, вскоре после выкрика:
"Крещендо, сучка, крещендо!!!" - он наконец отпустил меня и отполз в сторону, -
потянулся к чьей-то кружке, но водки там не оказалось, опять выжрали все до
капельки, и, явно огорченный, он повалился на спальный мешок и, закрыв глаза,
вроде задремал, однако творческая мысль в нем не спала, вдохновение
бодрствовало, и спустя минуты, надумав, он начал бурно дышать и снова принялся
издавать громкие натужные стоны. Затем, неожиданно привстав на колени,
потребовал тишины, выражаясь его же словами, "сделал высокое лицо", и строгим,
торжественно-пьяным голосом объявил: "Уильям Шекспир!.. "Зов любви, или...
Утоление печали"... Тр-р-рагический этюд... Испал-лняет... Вене-дикт...
Ака-емов!!!" - какое-то время важно, значительно помолчал, и, с нежностью
взволнованно проговорив: "Любаня... Солнышко мое... Кысанька ненаглядная..." --
он ухватил сзади за плечи шестипудового могучего сибиряка гвардии капитана
Коняхина, перевоплощаясь, снова выдержал некоторую паузу и, свирепо вытаращив
глаза, что, видимо, должно было выражать крайнее половое возбуждение, с
перекошенным лицом и рыданиями в голосе, в жалобной отчаянной обреченности
закричал ему в ухо: "С-сучка, держи п...у! Ка-а-ан-чаю!" - и в следующее
мгновение заверещал как резаный, вероятно изображая кульминацию, отчего даже на
моих пьяных сопалаточников напала дрыгоножка, а Венедикт, помедля, повалился на
бок будто в изнеможении, но еще долго постанывал, пока не отключился и не
захрапел.
Всю сермяжно-глобальную философию столь эмоционально выкрикнутых Венедиктом