"Владимир Осипович Богомолов. Зося " - читать интересную книгу автора

то утро чуть ли не кощунственным неуважением к памяти погибших. Уверен, что,
если бы она знала, чем я занят и что содержат эти сероватые бумажки, она бы
не пела так радостно и не бегала бы через сад мимо меня.
Часа в два пополудни, заполнив последнюю похоронную, я послал часового
с приказанием в пятую роту, предложив ему заодно пообедать самому и принести
мне обед с батальонной кухни. Когда он ушел, я занялся было донесением, но
затем, передумав, достал из планшетки однотомник, решив позволить себе
короткую передышку.
Я огляделся: в саду и на дворе никого не было - начал читать и сразу же
увлекся. Выйдя из-за стола, я с удовольствием декламировал то, что мне более
всего нравилось, преимущественно по памяти, почти не обращаясь к тексту.
Я отчасти забылся, однако стоял лицом к хате и смотрел перед собой,
чтобы вовремя заметить возвращение бойца.
Я читал с выражением и любовью, наслаждаясь каждой строкой и в душе
радуясь, что часового еще нет и мне никто не мешает.
...Пусть порой мне шепчет синий вечер,
Что была ты песня и мечта,
Все ж кто выдумал твой гибкий стан и плечи -
К светлой тайне приложил уста.
Не бродить, не мять в кустах багряных...
Я стремительно обернулся на шорох - сбоку от меня, шагах буквально в
десяти, под яблоней, держась рукою за ствол, стояла Зося.
Не знаю, что могла она ощущать, не понимая языка, но лицо у нее было
сосредоточенное, взволнованное, словно она что-то переживала, а открытые
широко глаза напряженно смотрели на меня. Возможно, ее захватила
проникновенная мелодичность, прекрасное, подобное музыке, звучание
есенинских стихов или она силилась догадаться, о чем в них говорилось, - не
знаю.
Умолкнув на полуслове, я залился краской и, тотчас вспомнив о ссадинах,
поспешно отвернулся, однако явственно расслышал, как у меня за спиною она
тихо сказала: «Еще!» И по-польски и по-русски это слово означает
одно и то же.
Я совсем растерялся, по счастью, в эту минуту появился боец с двумя
дымящимися котелками. Из-за ветви, краем глаза я видел, как Зося, сняв с
сучка небольшой, сверкнувший на солнце серп, медленно, гордо и вроде с
недовольством пошла меж яблонь. Когда она скрылась в конце сада, я начал
есть, положив перед собой раскрытый однотомник; впрочем, минут через
пятнадцать я уже составлял очередное донесение.
Вскоре вернулись Витька и Карев. Настроение у них было приподнятое -
поверяющие остались довольны батальоном. Как признался Витьке политотделец,
они ожидали худшего, поскольку командир бригады приказал им бывать у нас
чуть ли не через день, контролировать и помогать.
По моей просьбе Витька, присев с краю стола, за какие-нибудь полчаса
подписал все похоронные. При этом он не вздыхал, не раздумывал и вообще не
проронил ни слова, однако по-своему переживал: наклоня голову и насупясь,
тяжело, натужно сопел, то и дело, очевидно, встречая фамилии хорошо знакомых
ему людей, морщился, как от кислого или от боли, сдавленно кряхтел и с
ожесточением скреб пятернею затылок. Закончив, так же молча поднялся, умылся
возле машины и, уже вытираясь, позвал меня на обед, приготовленный пани
Юлией. Мне не хотелось туда идти, и, поблагодарив, я показал под яблоню на