"Владимир Осипович Богомолов. Зося " - читать интересную книгу автора

бы носить на шее цепочку с крестом...
Обескураженный, я спрятал книжечку в карман, сказав самому себе, что
обойдусь и без нее.
Стефан - слушал ли он или говорил - своими умными с хитринкой глазами
внимательно присматривался к нам, как бы желая определить, что мы,
«радецкие», за люди, насколько изменились русские за три без
малого десятилетия с тех времен, когда он служил в царской армии, и,
наверно, более всего хотел бы разведать и уяснить, чего от нас следует
ждать?
Слегка, приятно опьянев и ободренный к тому же Зосиной приветливостью,
я начал поглядывать на нее чуть длительнее, как вдруг она мгновенно осадила
меня: посмотрела в упор, строго и холодно, пожалуй, даже с оттенком
горделивой надменности.
Ошеломленный, я и представить себе не мог причины подобной перемены. Да
что я такого сделал?.. Неужто позволил лишнее?..
А может, это была та самая игра, какую подсознательно уже многие века и
тысячелетия ведет слабая половина рода человеческого с другой, более
сильной?.. Не знаю. Если даже и так, то я в ту пору был еще слишком робок и
неопытен, чтобы принять в ней участие.
Я терялся в догадках, впрочем, спустя какую-нибудь минуту Зося
взглянула на меня с прежней веселостью и радушием, и я тотчас внутренне ожил
и ответно улыбнулся.
Вскоре я заметил, или мне показалось, что она поглядывает на меня чаще,
чем на Витьку или Карева, и как-то особенно: ласково и выжидательно - словно
хочет со мною заговорить либо о чем-то спросить, но, по-видимому, не
решается. И всем -существом своим я внезапно ощутил смутную, но сладостную
надежду на вероятную взаимность и начало чего-то нового, значительного, еще
никогда мною не изведанного. Я уже почти не сомневался: между нами что-то
происходило!
Хмель развязал понемногу языки и растопил некоторую первоначальную
сдержанность. Ванда, чему-то про себя усмехаясь, довольно откровенно
посматривала на Витьку, что было с ее стороны безусловной ошибкой: по
Витькиному убеждению, наступать полагалось мужчине, а женщинам следовало
только обороняться; к тому же он не признавал в жизни ничего легкого,
достающегося без труда и усилий.
Кажется, он не сказал ничего обидного, но, как только Стефан перевел,
произошло неожиданное: Зося, вспыхнув, пламенно залилась краской, ее нежное,
матово-румяное лицо в мгновение сделалось пунцовым, глаза потемнели, а
пушистые цвета каштана брови задрожали обиженно, как у ребенка.
Я даже не без страха подумал, что она вот-вот расплачется, но она, с
гневом и презрением посмотрев на Витьку, вдруг энергичным движением вытащила
из-за пазухи цепочку с католическим крестиком и вывесила его поверх блузки,
вскинув голову и с явным вызовом выпятив вперед грудь.
В ее лице, осанке и взгляде выразилось при этом столько чувства,
столько негодования, гордости и нескрываемого презрения, что Витька
подрастерялся. Бодливо наклона голову, он посмотрел на меня, затем на
Карева, словно ища поддержки или призывая нас в свидетели и как бы желая во
всеуслышание заявить: «Вы видите, что она вытворяет?!»
Пани Юлия быстро, умоляющим голосом о чем-то просила Зосю, и Стефан,
нахмурясь, тихо, но твердо сказал ей несколько слов, очевидно предлагая