"Владимир Богомолов. Вечер в Левендорфе" - читать интересную книгу автора

недоумение или озадаченность, и, по-прежнему насмешливо посматривая на меня,
она пояснила:
Это я для настроения, для смелости! Не удивляйся, я без этого не могу!
И тут же доверительно положила большую сильную ладонь на кисть моей
руки и начала ее поглаживать, потирать, словно делая легкий массаж.
Наслышанный, что занюхивают водку черным хлебом, не закусывая,
алкоголики, я сидел настороженно, соображая, как это правильно понять и
оценить.
То, что она занюхивала спирт горбушкой черного хлеба, разумеется, меня
несколько озадачило, однако не убавило моего почтения к ней как к выдающейся
спортивной знаменитости, чья фотография была напечатана на обложке журнала
Огонек. Впрочем, было еще существенное обстоятельство, определявшее мое к
ней отношение: из двух последних лет жизни пять месяцев я провел в
госпиталях и медсанбатах, где меня несколько раз резали; я знал, что такое
старшая хирургическая сестра, называемая иначе старшей операционной, знал,
какая это тяжелая и кровавая работа, и что бы Галина Васильевна себе в
подпитии ни позволяла, я не мог не испытывать к ней уважения и как к медику.
А ты мне нравишься! вдруг сказала она таким радостно-приподнятым
голосом, что я несколько смутился. У тебя отличный брюшной пресс! И плечевой
пояс дай Бог каждому! Тебе надо серьезно заниматься спортом...
При этом ладонью правой руки она делала возвратно-поступательные
движения, поглаживая меня от солнечного сплетения, я мгновенно напряг мышцы
живота до гульфика, как именовала бабушка ширинку, и обратно, деловито
ощупывая напружиненную мною мускулатуру живота. Наверно, у спортсменов, тем
более знаменитых, такое свойское обращение с окружающими было обычным,
нормальным, и мне следовало относиться к этому и к некоторым другим
странностям Галины Васильевны с пониманием.
Ты мне все-таки скажи: я тебе нравлюсь?
снова спросила она.
Она ставила меня в затруднительное положение. Я знал, что офицер не
должен обманывать женщину и не должен лицемерить, но что же в таком случае я
мог ей сказать? Если бы она была лет на пятнадцать или хотя бы на десять
помоложе, как, например, Натали, она, возможно, могла бы мне понравиться,
если бы к тому же была поменьше ростом и миниатюрней. Но в ее-то пожилом
возрасте, в качестве кого?.. Как человек?.. Я знал ее всего полтора или два
часа, что же я мог ей сказать?.. Между тем, с легкой, и озорной, и
загадочной улыбкой, продолжая покусывать нижнюю губу, она выжидательно
смотрела на меня.
Вы... хорошая... наконец вымолвил я.
В этом можешь не сомневаться! сказала она, и я почувствовал, что она
ожидала большего и, видимо, разочарована, и мне снова стало неловко.
В ней действительно было что-то хорошее, откровенное, располагающее, и
если бы в жизни она, например, оказалась моим лечащим врачом или палатной
медсестрой в госпитале, или, допустим, учительницей в школе, или
преподавательницей в академии, все сложилось бы путем: я бы испытывал к ней
уважение, а может, и симпатию, и у нее бы наверняка не возникло никаких
претензий ко мне как к больному, ученику или слушателю.
Однако тут получалось иначе. Она предлагала, чтобы я обращался к ней на
ты, звал ее Галочкой и ничего не стеснялся, и, более того, ощупывала и
поглаживала мышцы моего брюшного пресса, кисть моей руки и даже, если не