"Владимир Богомолов. Вечер в Левендорфе" - читать интересную книгу автора

осторожно поднял, находилась небольшая, в рамочке, фотография, судя по
всему, свадебная Галина Васильевна молодая, радостная, в светлом нарядном
платье с оборочками и рядом с ней под руку высокий широкоплечий военный со
старым, еще без колодки, орденом Красного Знамени над левым карманом
гимнастерки и двумя шпалами в каждой петлице майор. У него было широкоскулое
приятное открытое лицо, и смотрел он с веселым задором сильного, уверенного
в себе человека. Кем он ей приходится и почему фотография, прислоненная к
стене, была наглухо завешена черным?.. Помедля и предположив, что майор,
очевидно, погиб, я снова аккуратно накрыл фотографию платком.
Затем я пошарил глазами в углу и вдоль стен по полу, но ядра для
толкания не увидел. А мне так хотелось его посмотреть и потрогать, вернее,
подержать в руках этот металлический шар, благодаря которому можно было
сделаться всесоюзной или мировой знаменитостью, я даже под кровать заглянул
и не без усилия отодвинул тяжелый немецкий чемодан, но и за ним ядра для
толкания не оказалось. Единственное, что я неожиданно заметил на полу и,
огорченный, положил в карман брюк, была пластмассовая защитного цвета
пуговица, в нетерпении оторванная Галиной Васильевной от моей ширинки. Как
тут же выяснилось, она оторвала там даже не одну, а две пуговицы, что
расстроило меня еще больше, особенно когда найти вторую мне не удалось.
Надо было немедля уходить. Я боялся, что майор, вызвавший Галину
Васильевну в операционную, обнаружив, что она изрядно выпивши, отправит ее
домой. Я попробовал, подергал дверь, но она была заперта. Тогда, погасив
верхний свет, я подошел к окну, отвел тяжелую портьеру и, подняв шпингалет,
отворил левую створку.
Словно я распахнул двери душного, затхлого склепа, до чего же чудесно,
до чего замечательно было там, за окном!.. В лицо мне повеяло майской
вечерней свежестью, повеяло простором и свободой и так душисто пахнуло
дурманным ароматом белой акации и сирени, густо насаженными и разросшимися
по всему палисаду перед домом.
Наверно, с минуту я стоял, притаясь на подоконнике, и напряженно
прислушивался. Отдаленно доносились звуки патефонов, в каком-то коттедже
справа несколько пьяных мужских и женских голосов нестройно тянули: На диком
бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой..., а слева вдалеке слышался
частушечный перепев, но в палисаднике и поблизости было тихо ни разговора,
ни шепота, ни шороха. Придерживая фуражку, я осторожно спрыгнул на траву,
прикрыл оконную створку и, малость погодя, охваченный невеселыми мыслями,
уже шел противоположной стороной улицы.
Таких неудачных суток я не мог и припомнить. И ночной, застигнувший
меня со сна врасплох розыгрыш, и отлуп всего лишь из-за шрама! на отборочном
смотре, отлуп, лишивший меня, боевого офицера, ветерана дивизии, редчайшей
возможности поехать на парад победителей в Москву и затем, после двух с
половиной лет разлуки, навестить в родной деревне самого близкого мне
человека бабушку и помочь ей хоть что-то поделать по хозяйству, и, прежде
всего, снять ее боль: восстановить растащенную на дрова оградку на могиле
деда, и придуманная Володькой или Аделиной нелепо постыдная попытка
знакомства с Натали, и, наконец, еще не осмысленное полностью,
ошеломительное унижение, какому меня походя подвергла Галина Васильевна...
За что?!
В этот день жизнь раз за разом непонятно почему бросала меня на ржавые
гвозди. Я вспомнил утренний смотр и как обходивший строй председатель