"Андрей Тимофеевич Болотов. Жизнь и приключения Андрея Болотoва (Описанные самим им для своих потомков) " - читать интересную книгу автора

устанавливаемые перед нашею квартирою. Они казались мне ужасными громадами
пред теми, которые настращали меня во Пскове, и я не знал, что со мною тогда
будет, когда из сих начнут стрелять; совсем тем, боясь, чтоб опять не было
мне за трусость мою от отца гонки, скрывал я всю боязнь мою в глубине сердца
и помышлял только о том, чем бы себе сколько-нибудь пособить было можно, и
вот что я выдумал и сделал.
Церковь полковая поставлена у нас была в самом том же доме, где мы
жили, ибо хоромы были преогромные и покоев множество. Я распроведал, что
стрелять станут в то время, когда запоют впервые "Христос воскресе" и станут
входить с образами в церковь. Дождавшись сего времени, рассудил за лучшее
куда-нибудь уйтить и скрыться, а чтоб удобнее сие сделать, то рассудил
воспользоваться стеснением народным, когда выходить станут из церкви с
образами. Сие и учинил я с таким искусством, что никто не видал, как я
скрылся и ушел. Далече бежать мне было некогда, но я ушел в отдаленнейшие
покои того же дома и, в самой задней комнате нашедши кровать, лег на оную и
укрылся подушками и одеялами так, что меня совсем было не видать, и пушечные
выстрелы едва были слышны. От каждого выстрела трепетало у меня сердце, но,
по счастью, было их немного и число оных было мне известно.
Между тем как я, сим образом закутавшись, лежал и трепещуще считал
выстрелы, в церкви происходила уже тревога: родители мои меня встрепенулися
и везде меня спрашивали и искали, но как никто не мог ничего обо мне
сказать, то пришли в недоумение и разослали повсюду людей меня искать.
Некоторые из них приходили в самую ту комнату, однако никак меня не
приметили, и верно б никто не нашел, если б по окончании стрельбы я сам уже
не вышел и не явился в церкви.
Тут начались тотчас спросы и расспросы, и, как утаить истины не было
способа, я принужден был признаться; то посмеявшись тому, в наказание за мое
плутовство определено было во время обедни держать меня в церкви уже под
честным арестом. Покойный родитель мой поставил меня уже пред собою на
скамейке, и я во время стреляния из пушек, при читании Евангелия, хоть со
всяким выстрелом приседал, но принужден был выдержать все оное, не зажимая
даже и уши.
Не успела пройтить Святая неделя, как старания отца моего обо мне стали
простираться от часу далее. Ему не хотелось, чтоб я вырос у него неучью и
болваном, и он судил, что уж время отнять меня из рук женских и учить
чему-нибудь дальнейшему, кроме грамоты русской. Паче всего хотелось ему,
чтоб я знал также немецкий язык, которым он сам умел говорить, и коим он в
жизнь свою очень много пользовался, также и арифметики. Учители немцы и
французы не были еще тогда в нашем отечестве таковы многочисленны, как ныне,
их было очень мало, а сверх того и достаток отца моего не был так велик,
чтоб мог он, а особливо в тогдашнее время, нанимать и содержать у себя в
доме учителя нарочного, к отдаче же в люди был я еще слишком мал; итак,
другого не оставалось, как искать какого-нибудь иного способа, и к
удовольствию таковой скоро нашелся.
В полку его было не только офицеров, но и унтер-офицеров множество
немцев; из сих последних вздумалось ему отыскать какого-нибудь поспособнее и
приставить ко мне для научения немецкого языка. Но как большая часть сих
немцев состояла из лифляндских и эстляндских дворян и наиболее из небогатых,
всего же меньше учившихся в молодости своей каким-нибудь наукам и разумеющих
что-нибудь порядочное, то трудно было и между ними отыскать человека, и по