"Андрей Тимофеевич Болотов. Жизнь и приключения Андрея Болотoва (Описанные самим им для своих потомков) " - читать интересную книгу автора

не весьма приятна: будучи в младенчестве стрельбою из пушек нечаяно
настращен, боялся я с того времени оной чрезвычайным образом. Было сие еще в
то время, когда отец мой находился во Пскове для ревизии и когда я был еще
сущим ребенком; ему случилось праздновать какой-то большой праздник и делать
для всех лучших в том городе людей у себя пир. Что-то вздумалось ему придать
пиру сему более пышности пушечною пальбою, и как было небольших пушек
несколько у тамошнего воеводы, то выпросил он их на сей случай и приказал
поставить на улице за воротами, чтоб стрелять из них во время питья
здоровьев. Мы ничего о том не знали и не ведали, тем паче, что и места сего,
где они поставлены, за строением из дома не видать было, а узнали уже во
время самого обеда. Как мне до сего времени от роду моего пушек вблизи
видать никогда еще не случалось, то весьма любопытен я был их видеть:
почему, не успел услышать, что пушки привезены и стоят на улице, как вмиг
очутился я уж у ворот, чтобы видеть сии орудия. Но, к несчастью моему, так
случись, что в то время, как только высунулся я из калитки на улицу, надобно
было по данному сигналу начать стрелять, а что того еще вяще, то из самой
той пушки, которая стояла подле той калитки и не далее от меня, Как сажень.
Громкость выстрела, учиненного ею и никогда мною в такой близости не
слыханного, и самое зрелище, необыкновенное для меня до того времени, так
меня, испугав, поразило, что я вмиг очутился лежащим на земле без памяти.
Весь скопившийся тут народ перетревожился сим зрелищем, ибо все подумали,
что меня каким-нибудь образом убило выстрелом. Поднимается превеликий шум,
делается в стрельбе остановка, бегут сказывать о сем в палаты; люди наши
занимаются услугою при столе, перетревоживаются, отыскивают старуху, мою
маму; сия без памяти бежит ко мне на улицу, а вскоре за ней приходит и сама
моя мать, испужавшаяся до бесконечности; она приметила перешептывание и
бегание людей и, догадываясь тотчас, что, верно, что-нибудь особливое
произошло, допытывается у оных. Утаить долго было не можно. Сердце обмирает
у ней, как услышала, что со мною что-то сделалось; она позабывает всю
благопристойность, вскакивает из-за стола, бежит без памяти сама на улицу,
некоторые из гостей последуют за нею, и все встречают меня, препровождаемого
уже мамою за руку обратно в палаты и обгрязнившегося об грязь при упадании
на улице, ибо со мною не сделалось ничего, кроме того, что я испужался до
чрезвычайности. Я был еще и тогда побледневшим, как мертвый, и старался
обеими руками затыкать уши, чтоб более стрельбы не слышать.
Испуганная до бесконечности и нежно меня любящая мать обрадовалась
неописанно, увидев меня целым и здоровым. Стрелять велели тотчас перестать и
меня повели, власно как в торжестве, в палаты, но там принужден я был от
отца моего вытерпеть великую гонку за мою резвость и беганье на улице и смех
над собой за мою трусость. Он хотел было приказать продолжить стрелять и
меня вести туда опять, чтоб приучить к стрельбе, однако гости упросили уже,
чтоб сего не делать. Но старухе моей маме досталось довольно за то, что она
упустила меня одного бегать на улицу.
Сим образом кончилось тогда сие происшествие, но последствием от того
было то, что я несколько лет после того всякий стрельбы, а особливо
пушечной, смертельно боялся, хотя после, и по происшествии нескольких лет,
страх сей не только миновался, но я до стрельбы сделался особливым
охотником.
Но как в тогдашнее время, как стояли мы в помянутой мызе Лайшлос, страх
мой еще продолжался, то сердце у меня обмерло, как увидел я полковые пушки,