"Юрий Бондарев. Игра (Роман)" - читать интересную книгу автора

различая в кресле напротив стола самого себя - свое лицо с тенями утомления
под глазами, летний костюм, голубоватую, свежую, но ставшую влажной под
мышками сорочку. - Сколько лет вот этому человеку с сединой в волосах? И
похож ли он на внешне респектабельного убийцу своей любовницы, на героя
какого-то детективного зарубежного фильма, из жизни самовлюбленных
интеллектуалов?"
- Вы повнятнее выразите, Иван Ксенофонтович, что конкретно вы имеете в
виду? - повторил Крымов бесстрастно. - И вообще, что вы можете утверждать,
не зная ровно ничего? Вернее, не зная ни хрена, говоря по-солдатски...
- Осторожней, осторожней! - выкрикнул Балабанов и затряс тяжелыми
щеками. - Вашими делами сомнительного свойства, мягко выражаясь, занимаются
другие организации, а я не желаю ими интересоваться! Что же касается вашего
безнравственного поведения по отношению к водителю студийной машины Степану
Гулину, то здесь...
"...то здесь он, как директор студии, сделает выводы. Впрочем, со
стороны это и смешно, и непостижимо: я ударил шофера! Интеллигентный
человек... Но что бы сделал этот благоразумный Балабанов, когда она лежала
без сознания на траве, а машины на месте не было? Что он, Балабанов, сделал
бы, увидев кольца губной помады на окурках чужих сигарет, торчащих из
пепельницы в дверце машины, прибывшей наконец через сорок минут? Испытал бы
он ту ярость против шофера, куда-то уехавшего (вероятно, подвозившего
дачников), когда она в это время умирала? Да, непостижимо. Но Балабанов -
многоопытный лицедей. Должно быть поэтому мне особенно неприятен его
вибрирующий бас, краснота его лба и шеи, его ежеподобная голова и, главное,
его ежиные глазки, которые он упорно прячет, сохраняя солидность, опасаясь
посмотреть на меня".
- Вполне могу вообразить, как вы перестрадали в том серьезном
учреждении, отвечая на вопросы. Приношу извинения за доставленные вам
неприятные минуты, - насмешливо проговорил Крымов, глядя на неспокойно
заелозившие брови Балабанова, и вновь увидел себя в затянутой туманцем дали:
овал бледного лица, та же поза в кресле - и больно кольнувшее опасение
впервые серьезно обеспокоило его: "Что же я - до предела устал? И не могу
выйти из штопора? Так и пропаду".
Балабанов сказал густо:
- Вы правы, не испытывал удовольствия, отвечая на вопросы, н-да-с!
- Вы недоговорили: дорого стоит контрабас. Однако, надо полагать, ваши
ответы не были одного только черного цвета. Поэтому я не спрашиваю, Иван
Ксенофонтович, что и как вы отвечали. Я хочу другое знать: что вы решили с
фильмом в дни моего отъезда?
- Сожалею. Снимать вы пока не будете.
- Что значит "пока"?
Крымов оттолкнулся от подлокотников и быстро встал с напряженностью, с
секундной темнотой в глазах ("О, как мне нехорошо, какая слабость!"), и
тотчас перед ним - через стол - возникла неуклюжая фигура Балабанова,
покатоплечего и толстого в поясе, всполошенно поднятого из кресла силой
какого-то страха, смывшего багровость с его лица. И Крымов, дивясь смешной
мысли, представил, как растерянно вскрикнул бы он и отшатнулся, опрокидывая
кресло, этот осторожный еж Балабанов, если бы только одним пальцем погладить
его сейчас по крупному носу, говоря: "Милый вы мой страдалец за истину".
- Извините, я, кажется, испугал вас, - сказал Крымов, насмешливым