"Юрий Бондарев. Непротивление (Роман)" - читать интересную книгу автора

и начал ловко перелистывать страницы, отыскивая нужное место, лицо его без
очков обмякло, а глаза, казавшиеся за стеклами пронзительными, стали вдруг
голубыми, детскими.
- Вот, пожалуйста, - сказал он свежим голосом и потряс очками в
воздухе. - Все сказки Шахразады кончаются так: "И они жили в счастии,
радости, наслаждении и благоденствии, пока не пришла к ним Разрушительница
наслаждений и Разлучительница собраний". Гени-аль-но! В этом вся философия
жизни и смерти! Спокойное и мудрое разумение! Анна Павловна, вы давно читали
эти прелестные сказки? - обратился он к матери с дружелюбной ласковостью в
голосе.
Она не ответила ему, только слабо улыбнулась. Исай Егорович внезапно
рассмеялся, и в его смехе проскользнула ревнивая враждебность.
- Что за наслаждение? Какое тут... простите... благоденствие? -
выговорил он, опять поперхнувшись от возбуждения кашлем. - Патока! Мармелад!
Если хотите, это какое-то легкомыслие! Кого вы утешаете? И зачем? Наша
жизнь, простите, состоит из горя, бед и страданий, а вы восторгаетесь
какими-то сказочками!
- О! - И Яблочков, вмиг заинтересованный этой вспышкой Исая Егоровича,
бросил очки на широкий нос и тоже рассмеялся. - Как говорят, ваш язык,
дорогой Исай Егорович, сорвался с привязи! Продолжайте! Не насытится око
зрением, не наполнится ухо слушанием. Познать мудрость и красоту, познать
безумие, безобразие и глупость - это есть жизнь, о которой вы говорите. Все
остальное - черт знает что с бантиком справа!
Серое в пятнах лицо Исая Егоровича наливалось зеленой бледностью. Он
сказал:
- Вы даете понять, что считаете меня дураком. Благодарю вас. Можете
считать меня и пессимистом. То есть внутренним эмигрантом, как называют у
нас людей такого рода. Я болезненно вижу плохую сторону нашей жизни... и не
верю в перемену земного дома. Чудовищная мистика у нас получается так, что
хвост виляет собакой.
"Зануда, - подумал Александр. - Похоже, что он ревнует Яблочкова к
матери, и нудит, и злится, чтобы не быть вахлаком..."
- О, Господи, спаси и пронеси! - вскричал с жаром Яблочков и
перекрестился. - Хвост виляет собакой - это уже дьявольщина! Гоголь! Вий!
Правда, там подобного виляния я не помню. Так вот, Исай Егорович, за дурака,
конечно, я вас не считаю. Но позволю, с вашего разрешения, сказать: то, что
я говорю, вы, прошу миллион извинений, не понимаете, а то, что вы понимаете,
я никогда не говорил. Скажите, чего вы боитесь, дорогой?
- Того, чего и вы.
- Ну, это весьма проблематично. Мы слишком разные люди. И все-таки,
чего вы боитесь? Вы весь напряжены, возбуждены, натянуты как струна! Какова
причина?
На позеленевшем лице Исая Егоровича пребывала жалкая гримаса неприязни
и растерянности.
- Вы судите обо всем со смелостью невежды.
- Вот это вы меня здорово! Вот это совсем прекрасно! Только почему
такая дряблая нерешительность? Надо было бы прямо в физиономию рявкнуть
по-медвежьи: "Ба-ал-ван, лысый хрыч, нужны мне ваши суждения, как нашей козе
контрабас или... рояль фирмы "Беккер"!
- Я стыжусь за вас, - пробормотал Исай Егорович. - Вы плохо