"Юрий Бондарев. Непротивление (Роман)" - читать интересную книгу автора

себе.
- Даже, если очень любишь?
- Даже.
"О чем же мы так нелепо и глупо говорим? - подумал он. - И зачем она
так назойливо играет обиженную, как будто я в чем-то обманул ее? И почему
меня раздражает, как она демонстративно курит и покачивает своей туфелькой?"
- Неужели "даже"? - Она косо улыбнулась уголком рта. - Какой ты
холодный!..
Он молчал, оглядывая пронизанную солнечным светом комнату, мягкие
кресла под торшером, розовый купол абажура над столом, покрытым бархатной
скатертью, свисающей бахромой до огненного сияния натертого паркета,
просторный буфет с льдистыми искорками бокалов и посуды - большая ухоженная
квартира, занимаемая отцом Вероники, начальником какого-то крупного
учреждения, казалась неправдоподобно богатой в Замоскворечье квартирой, не
тронутой войной, без опустошительных следов нехваток, голода, обеднения, что
так больно видеть было ему в квартире матери.
- Что ты молчишь? Отвечай, - потребовала она, ищущими глазами
вглядываясь в его лицо, чувствуя эту необъяснимую замороженность в нем. - Ты
как кусок льда! Айсберг! Я тебя не понимаю!.. Тогда зачем ты пришел? Скажи -
для чего? - И, уже не владея собой, она дернула его за рукав кителя. -
Пришел показать себя? Покрасоваться передо мной своими орденами? Зачем ты
пришел?
- Да, что-то не получается, - сказал Александр. - Не знаю...
Она прислонила руку ко лбу, едва не плача.
- У меня даже голова разболелась...
- Да, да, у меня тоже. - Он встал. - Знаешь, я зайду как-нибудь. И
тогда поговорим.
- Ах, вот как? Зайдешь как-нибудь?
Она вскочила, теряя с ноги туфельку от поспешности, тряхнула волосами,
гневно постучала каблучком уже надетой туфельки, выпрямилась, сделала к нему
шаг и, высокая, касаясь его грудью, глядя ему в глаза своими серыми с
капельками слез глазами, заговорила шепотом:
- Не приходи! Лучше не приходи!
Он в безумном спокойствии взял ее за плечи и, притягивая к себе,
сказал:
- Жизнь идет по принципу: пропадай моя телега, все четыре колеса...
И в том же головокружительном безумии поцеловал ее в сопротивляющиеся
прикушенные губы.

Он вышел от нее в состоянии случившегося сию минуту тихого
сумасшествия, убеждая себя, что между ними ничего не было и не могло быть
перед войной. И ничего не может быть теперь. Тогда, в мальчишеские годы, он
каждый день видел ее в классе, ее высокую, "павлинью", шею, прямую спину
гимнастки (о походке Вероники шептались за ее спиной ревнивые подруги),
видел непропускающие глаза, иногда переполненные смехом, тонкий профиль со
слегка вздернутым носом, когда, задумчиво подперев подбородок, она сидела за
партой, не слушая учителей, устремив неподвижный взгляд в зеленое
пространство школьного парка за окном. Во время лежания в госпитале в памяти
вставало прошлое, школьное, ночные разговоры раненых вертелись вокруг дома,
семьи, жен, любовных встреч, знакомств и разлук и, быть может, тогда он