"Хорхе Луис Борхес. Новые настроения" - читать интересную книгу автора

Второй текст - роман, вчерне набросанный Уэллсом в 1887 году и
переработанный семью годами позднее, летом 1894-го. Первый вариант
называется "The Chronic Argonauts"** (в этом отвергнутом заглавии слово
"chronic" носит этимологический смысл, отсылая ко "времени"),
окончательный - получил титул "The Time Machine"****. В своем романе Уэллс
продолжает и преобразует древнейшую литературную традицию видений будущего.
Пророк Исайя "видит" падение Вавилона и воскрешение Израиля, Эней - воинский
удел своих потомков - римлян, пророчица из "Edda Saemundi" - возвращение
богов, после вновь и вновь сметающей наш мир битвы находящих в молодой траве
шашки, которыми играли накануне... В отличие от всего лишь зрителей
собственных пророчеств, герой Уэллса сам попадает в будущее. Возвращается он
сломленным, пропыленным и разбитым; возвращается от заброшенного в далекие
времена человеческого рода, раздвоившегося на враждебные друг другу
племена -коротающих время в роскошных палатах и одичавших садах праздных
"элоев" и видящих в подземной темноте "морлоков", питающихся элоями;
возвращается поседевшим и выносит из будущего полуувядший цветок. Перед нами
еще один вариант колриджевского образа. В сравнении с цветами рая или сна
этот цветок из будущего, невероятный цветок, чьи атомы сейчас - где-то
далеко отсюда и не соединятся так больше никогда, воистину непостижим.
Третий вариант, который я хочу обсудить, - открытие писателя, куда
более сложного, чем Уэллс, хотя и гораздо меньше наделенного теми
замечательными добродетелями, которые принято соединять с классикой. Я
говорю об авторе "Унижения Нортморов", печальном и безысходном как лабиринт
Генри Джеймсе. Умирая, он оставил незавершенным фантастический роман "The
Sense of the Past"*****, своеобразную версию или продолжение "The Time
Machine"1. Герой Уэллса попадает в будущее на неведомом транспортном
средстве, колесящем по времени туда и обратно, как по пространству; у
Джеймса он переносится в прошлое, в XVIII век, силой мысленного
проникновения. (Оба пути невероятны, но в джеймсовском куда меньше
произвола.) В отличие от предыдущих примеров, в "The Sense of the Past"
реальное и воображаемое (настоящее и прошедшее) связывает не цветок, а
портрет XVIII века, вместе с тем каким-то чудом изображающий нашего героя.
Пораженный, тот переносится мыслью во время создания полотна. Среди прочих
он, разумеется, встречает художника, который и пишет его портрет - с ужасом
и отвращением, словно предугадывая что-то странное, неестественное в этом
сговоре с будущим... Тем самым Джеймс создает немыслимое reg-ressus in
infinitum: его герой, Ралф Пендрел, возвращается в XVIII век. Следствие
опережает причину, а мотив путешествия составляет один из его результатов.
Уэллсу текст Колриджа был скорее всего неизвестен, а вот Генри Джеймс
знал и любил текст Уэллса. Впрочем, если учение о том, что все авторы суть
один-единственный2, справедливо, то эти мелочи несущественны. Но, строго
говоря, в подобных крайностях нет нужды: пантеист, объявляющий, будто
множественность авторов - иллюзия, находит нечаянную поддержку у приверженца
классики, для которого подобная множественность попросту неважна.
Классический ум видит в литературе единую суть, а не индивидуальные
различия. Джордж Мур и Джеймс Джойс включали в свою прозу чужие страницы и
пассажи; Оскар Уайльд любил дарить сюжеты друзьям; оба примера, на первый
взгляд несводимые, может быть, говорят о сходном понимании
искусства-понимании экуменическом, безличном... Очевидцем глубочайшего
единства Духа, отрицателем всяких границ индивидуальности был и несравненный