"Хорхе Луис Борхес. Новые настроения" - читать интересную книгу автора

трактует мир как содержимое мысли и проводит черту между "миром в мозгу" и
"миром вне мозга". Между тем Беркли уже в 1713 году устами Филонуса сказал:
"Мозг, о котором ты говоришь, принадлежит чувственно воспринимаемому миру, а
потому существует только в сознании. Тогда я хотел бы знать, как ты
считаешь: разумно ли допустить, что в сознании есть такой образ или предмет,
который дает начало всем другим? А если - да, то как бы ты объяснил
происхождение самого этого изначального образа, самого мозга? " Предлагаю
сравнить эту раздвоенность (или мозгопоглощенность) Шопенгауэра с монизмом
Шпиллера. Последний ("The Mind of Man"****, гл. VIII, 1902) считает, что
сетчатка и эпидерма, призванные объяснить сущность видимого и осязаемого,
сами | по себе, в свою очередь, составляют особые системы отсчета -осязания
и зрения, так что окружающая нас ("объективно существующая") комната вовсе
не превосходит размерами воображаемую ("существующую в уме") и даже не
содержит ее: речь идет попросту о двух различных и независимых друг от друга
системах зрения. Беркли ("Principles", 10 и 116) тоже отрицает существование
первичных качеств - веса и протяженности, равно как и абсолютного
пространства.
По Беркли, последовательность в существовании предметов, пусть даже
никем на свете не воспринимаемую, воспринимает Бог; Юм - и это куда
логичней - ее отрицает ("Treatise of Human Nature"******, 1, 4, 2). Беркли
исходит из целостной личности, поскольку "я не свожусь к мыслям, я - нечто
иное: деятельное начало мысли" ("Dialogues"*******, 3); скептик Юм
опровергает это, видя в каждом из нас "связку или пучок ощущений, сменяющих
друг друга с непостижимой быстротой" (цит. соч., 1" 4, 6). Оба утверждают
наличие времени, но для Беркли оно - "последовательность мыслей,
единообразная всех и соприродная всем" ("Principles", 98), для Юма же -
"череда неразрывных мгновений" (цит. соч., 1, 2, 2). Я сводил воедино цитаты
из апостолов идеализма, транжирил их общепризнанные пассажи, повторялся и
разжевывал, не щадил Шопенгауэра (неблагодарный!), и все это лишь для того,
чтобы читатель почувствовал, как зыбок мир мысли. Мир мимолетных
впечатлений, мир вне духа и плоти, ни объективный, ни субъективный, мир без
непогрешимо выстроенного пространства, мир, сотканный из времени,
абсолютного и единого времени Первоначал, неисчерпаемый лабиринт, хаос, сон.
К такому, почти полному, распаду пришел Дэвид Юм. Приняв доводы идеализма,
он понял, что возможен (и даже неизбежен) следующий шаг. Для Юма говорить о
форме или цвете луны - неточность: форма, цвет и есть луна; столь же
незаконно говорить о впечатлениях, воспринимаемых разумом, поскольку разум и
есть вереница впечатлений. Картезианское "мыслю, следовательно, существую"
вовсе не очевидно, ведь глагол "мыслю" уже подразумевает наличие "я", а его
еще нужно доказать. Лихтенберг в XVIII веке предложил вместо "мыслю"
безличный оборот "мыслится", что-то вроде "льет" или "светает". Подчеркну
еще раз: за масками нет никакого скрытого "я", руководящего нашими
действиями и вбирающего впечатления; мы сами - всего лишь последовательность
этих воображаемых действий и неуловимых впечатлений. Я сказал -
последовательность? Но поскольку дух и материя в их протяженности
отвергнуты, а тем самым отвергнуто и пространство, то я не уверен, имеем ли
мы право говорить о протяженности времени. Представим себе один-единственный
миг в настоящем. Гекльберри Финн просыпается ночью посреди Миссисипи; плот,
отрезанный темнотой, плывет по течению; на реке свежо. Гекльберри Финн на
секунду Узнает мягкий бег неутомимой воды, беззаботно разлепляет глаза,