"Юхан Борген. Маленький Лорд ("Трилогия о Маленьком Лорде" #1) " - читать интересную книгу автора

стен в коридоре полки, тесно уставленные банками, а в них заспиртованные
гадюки: каждая изящно изогнулась в своей банке в полутьме.
Пока он шел в ту сторону, где было холодно, он почти не боялся:
во-первых, газовый рожок светил впереди, во-вторых, ему надо было "в одно
место", как это принято говорить... Зато на обратном пути, когда рожок
оставался позади и длинная тень, вздрагивая, ложилась на банки с гадюками, а
впереди было темно и идти в темноте надо было долго и он уже начинал
сомневаться, есть ли в конце дверь и кончится ли все благополучно, даже если
он доберется до двери, откроет ее и увидит холл, ярко освещенный висячей
лампой и светом из всех выходящих в него и распахнутых дверей, - вот тут
Маленький Лорд просто леденел. Пока тянулся коридор и рожок был позади и
становилось все темнее, впереди был безысходный страх. То, что могло
поглотить его, было впереди, а надежды никакой... Вдруг в конце коридора не
окажется двери... Разве можно в темноте знать наверняка, есть ли там дверь,
что, если она ему только пригрезилась...
И вдруг по левую сторону коридора появилась полоска света. Она
появилась в простенке между полок с гадюками в неверном свете рожка. Он
услышал приглушенный смех. Там жили служанки, Эмма и Мария. Он никогда не
мог поверить до конца, что они там живут. Днем это были просто "служанки" -
девушки, которые чистили обувь, готовили еду, убирали. И вдруг оказывается -
они тут живут, они выступили из темноты и стали реальностью. По главное - в
них было спасение, потому что в дверной щели мерцал свет.
Он вихрем ворвался в комнату - там стояли две кровати. Он никогда
прежде не бывал в комнате служанок. Кровати стояли у стен, справа и слева от
двери, впереди было окно со шторой, на шторе рисунок - ваза, расписанная
цветами. А перед окном комод, и на комоде две гипсовые лошадки, скрестившие
шеи.
Та, которой принадлежала постель слева, уже легла. Это была Мария. Она
буркнула что-то неприветливое и отвернулась к стенке, она спала. Но Эмма еще
не легла. Она собиралась лечь. Она стояла в корсете и штанишках, обшитых
кружевом. Откровение, полное очарования и неожиданности, обещающее защиту
и - он почувствовал это в ту же минуту - таящее опасность.
Это была Эмма. Она улыбнулась, она все поняла.
- Ты испугался? - спросила она. И в ту же минуту расстегнула корсет,
как это делала мать. - Ты испугался? - спросила она. И еще она сказала: - Не
бойся! - А он прижался головой к ее груди и почти заставил ее опуститься на
кровать. Она сказала: - Я отведу тебя в детскую и уложу, нянька, конечно,
уже легла. - Теперь он понимал, что слово "нянька" она произнесла враждебно
и с презрением.
А он прижимался к ней, к Эмме, зарылся в нее лицом, боясь, что она
уйдет и уведет его отсюда. Ему было хорошо - в одно и то же время спокойно и
страшно. И Эмма сказала: "Ну, милый..." - незнакомым ему голосом и снова:
"Ну, милый..." И голосом, все более незнакомым: "Ну, милый, милый..."
Голосом, который он никогда не слышал. А он все теснее прижимался к ней из
страха перед темным коридором, перед газовым рожком и гадюками в банках, из
страха, что опять будет то, что уже было и что не имеет ничего общего с тем
сладким страхом, который ты чувствуешь, когда опускаешься на дно, когда ты
уцепился за что-то глубокое-глубокое, далекое-далекое и бесконечное, откуда
никто не возвращается.
А голос говорил: "Ну, милый!"