"Ирина Борисова. Хозяйка" - читать интересную книгу автора

никогда не ощутит себя нищим, свергнутый царь все равно, царь, хоть и стал
бомжом.
Можно быть пожилым и толстым бухгалтером, писать любимой эротические
письма и казаться себе юным героем-любовником. Можно быть солидной дамой,
матерью взрослых дочерей, и казаться себе еще не жившей, по-прежнему
мечтающей о чистой любви девушкой.
Можно быть хорошим писателем, пишущим интересную только себе и сто лет
никому другому не нужную ерунду, а можно быть плохим писателем, быть
читаемым миллионами, и казаться себе хорошим.
Старики только кажутся нам стариками, по-настоящему, они те же дети,
недоумевающие, почему с ними больше никто не хочет играть.
Можно быть, можно казаться, можно зажмурить глаза в темной комнате,
когда рядом никого нет, и все равно не поймешь своей истинной сути,
вспомнятся лишь вечная беготня, поступки, проступки, удачи, может быть,
какой-нибудь поцелуй, и что уж совсем глупо, хорошо сидящие штаны или тесные
босоножки.
Правду не найти или очень трудно найти, она, как жизнь Кощея
Бессмертного - в зайце, утке, рыбе, шкатулке, яйце, в иголке с отломленным
ушком, до которой не докопаться.
Остается одно: подобреть и не очень строго судить друг друга,
единственное, что в реальности могут фантомы, неотчетливые пространства,
калейдоскопы, такие, как мы.


Бабушка


Ей теперь не бывает хорошо. Я иногда пытаюсь как-то нестандартно ее
развлечь, скажем, остановить машину, когда мы едем от очередного врача, и
завести ее в какую-нибудь кондитерскую. Но ничего хорошего все равно не
получается: она протестует: "зачем?", потом, выбравшись из машины, неверно
ступая, идет. Заказывая, я нервничаю, затылком чувствую ее нетерпеливый
взгляд, потом она безучастно пьет чай, оживляется только, беспокоясь, не
украдут ли машину, потом начинает допытываться, сколько стоили пирожные, и,
сокрушаясь, просит, чтобы впредь я не транжирила деньги.
Что касается денег, ссоры из-за них, в общем, тоже позади. Раньше она
переписывала цены принесенных мною продуктов, считала в столбик, пыталась
мне отдавать. Ругалась, что я купила что-то дорого и не то. Теперь она особо
не смотрит, что я принесла, просто складывает в холодильник. Иногда забывает
съесть, и мне приходится делать в холодильнике ревизию.
Раньше мы с ней ругались и из-за сельскохозяйственных работ на даче, с
которыми, по ее мнению, нельзя было запоздать, и из-за сына Алеши, которому,
с ее точки зрения, надо было больше чего запрещать, и из-за коммунистов,
которые "заботились о народе". Теперь на даче одуванчики по пояс,
двадцатичетырехлетний Алеша - важная персона, попробуй что-нибудь запрети,
коммунисты сгинули: получается, что я по всем пунктам ее победила.
Все же, когда я захожу к ней, затюканная налоговой или клиентами,
тлеющий огонек былой борьбы неожиданно вспыхнет, когда она привяжется ко мне
с тринадцатью рублями, которые якобы надо немедленно доплатить за
электричество из-за изменившегося тарифа. Я ругаюсь, говоря об отсутствии