"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

людей вообще, а железнодорожных пассажиров в частности, а под "Ого!" - то,
что они способны на все - нужна постоянная бдительность. Сестренки и
братишки тоже стоят, вскинувшись, словно вот-вот вскрикнут: "Не честно, не
по правилам! Я так не играю!" Лишь мать сидит отрешенно-спокойно, сложив
усталые крестьянские руки на коленях.
Вся их семья, и наш герой не был исключением, делила людей на три
категории - свои, знакомые и все остальные. Свои - это кровные родственники
(некоторые жены и мужья до конца своими так и не становились). Отношение к
знакомым и к своим различалось в корне. Знакомые были разновидностью всех
остальных, несколько более известными с внешней стороны, с ними все равно
надо было быть настороже, потому что однажды они могли выкинуть какой угодно
фокус.
Все остальные люди - это вообще был некий действующий сам по себе и
часто враждебный механизм. Никто из их семьи не был ни проходимцем, ни
преступником, все старательнейшим образом трудились каждый на своем поприще,
и, казалось бы, всем им нечего было опасаться недружелюбных вылазок со
стороны окружающего мира. И, все-таки, их общение с посторонними людьми было
отчасти похоже на выступление передовика производства перед телевизионной
камерой - такая же несвобода, напряженность и желание, поскорее отделавшись,
сорвать галстук, расслабиться и сказать: "Слава богу". Конечно, свое дело
делали гены, но жизненные обстоятельства приводящие к подобному состоянию, у
всех членов семьи складывались по-разному. Он, наш герой, с четвертого
класса учился в школе на стороне, жил в большой семье дальних родственников,
в ней была воинственная хозяйка. Чужой пацан давал возможность выходу
излишков энергии, и, сидя за печкой с учебником, он всегда был настороже,
выслушивая звуки за занавеской, всегда ждал, когда же занавеска раздернется
и перед ним шмякнутся пара картофелин или краюха хлеба. Перед этим и после о
чугуны громко звенели ухваты, разносились возгласы о том, что и своих
дармоедов хватает, а он быстро и не разглядывая, жевал, что дали, скулы
ходили ходуном, а глаза все читали одну и ту же страницу.
Потом еще был случай со вшами, которые у него завелись от долгого житья
вне дома, и воспоминания о том, как отнеслась к этому нисколько не ожидавшая
такого оборота хозяйка и охочая до зрелищ ребятня в школе, долго были при
нем: он затылком чувствовал железную руку никогда не теряющейся женщины,
дергающий холодок тупых чугунных ножниц, слышал громовой хохот класса при
своем, действительно, очень смешном явлении с выстриженной клоками, пахнущей
керосином головой.
Такие вещи в те времена случались и с другими, метод лечения был
единственно верным, но у других были другие гены, другие умели
адаптироваться, а в нем тогда, наверное, и определилось отчетливо отчуждение
от сообщества посторонних людей, и самым радостным были каникулы дома, пути
домой, мысли о своих, и так оно и осталось навсегда.
Свои, конечно, тоже выкидывали фокусы, но если на фокусы посторонних он
всегда готовился дать отпор, то к фокусам своих относился как к чему-то
неизбежному, заданному, которое надо принять и понять и непременно помочь.
Он, старший сын в семье, первый получивший образование, тянул учиться всех,
помогал деньгами, выгнанных устраивал снова, ходил по общежитиям и
деканатам, а потом все повторилось и с племянниками. Свои были крепостью,
бастионом, помогающим жить в способном более на неприятности мире, хотя
нельзя сказать, что и между своими отношения складывались так уж безоблачно.