"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

говорит математичка, все время хочу догнать ее, и никак не могу, потому что
отвлекаюсь опять, пялюсь, как соседка выпускает из ручки чернила, и снова
дергаюсь, и снова строчу.
Я помню это старание успеть, и долгие вечера над задачами дома, и дрожь
в коленках перед контрольной. Я помню еще и страх перед опросом на физике,
бормотанье: "Не меня, только не меня!", когда крахмальный манжет учителя
физики повисает над журналом. Я помню, что мне все время трудно, и хочется
отлынивать, и мучает совесть, и я все время борюсь с собой, заставляя себя
заниматься.
И теперь, когда я засыпаю на работе, вяло пытаясь настроить электронный
блок, я также взываю к своей совести и по-прежнему заставляю себя сидеть за
осциллографом и, морща лоб, смотреть на экран, где что-то мигает и скачет. Я
не могу понять, что случилось с блоком, и волнуюсь, что не успею
отрегулировать его к сроку, и, стараясь успеть, беспомощно тыкаюсь во все
точки. И бесплодно просидев полдня с наморщенным лбом, я устало откидываюсь
к спинке стула и недоумеваю: "Господи! Почему я пошла изучать технику, хотя,
ухлопав на нее столько лет, до сих пор совершенно бездарна? Ведь были же
когда-то и легкость и быстрота, с которыми я умела делать что-то другое?
Было то лихое чувство, что, засучив рукава, я переведу сейчас самый сложный
текст, и волнение при этом тоже было совсем другое - азартное волнение,
чтобы перевести как можно лучше. А теперь восьмичасовое сидение с
наморщенным лбом хорошо если сведется к случайному тычку в схему, от
которого она все-таки заработает, а, скорее всего подбежит кто-то другой и,
поколдовав, сразу укажет неисправность, покрутит здесь, покрутит там и,
наладив все, унесется скорей назад к своему осциллографу, и я буду только с
завистью смотреть, как он копается в схеме, ругая запертый транзистор, как
человека.
И, гадая, как случилось, что я-то стала тоскующей поденщицей, я
довспоминаюсь до другого, давнего, наполовину забытого теперь гадания.
Я вспомню открытое окно, свежий запах майской ночи, мелькающие на
дальнем шоссе огоньки такси, изредка прогромыхивающие внизу грузовики.
Бросив одеяло на окно, я сижу на подоконнике, обхватив коленки руками, и,
жадно впитывая разлитую в воздухе свежесть, смотрю, как исчезает за
поворотом такси, и мне тоже хочется умчаться из этой маленькой, уютной
комнатки с до сих пор сидящим на диване плюшевым мишкой. Мне хочется в
широкий, таинственный и прекрасный взрослый мир. Вся моя детская жизнь была
безмятежна - ласковые руки родителей - поездки на юг, дача, и веселая
школа - походы, КВНы, вечера, и этот постоянный праздник, это легкое
порханье, полное развлечений, уже тяготит, и я гадаю, что будет в моей жизни
дальше. Я твердо убеждена, что настоящая жизнь должна быть нелегкой и полной
преодолений - я сужу по выросшим в нужде и добившимся всего трудом
родителям. Я знаю, что пришло мое время выбирать и, гадая, что же выбрать, я
и не думаю об английском: если в школе до конца дня остается английский, я
считаю, что настоящие уроки уже позади, английский - развлечение, что-то
вроде безделушек в шкафу у красивой и праздной тети Лили. Вместо этого я
осторожно, затаив дыхание, будто выбрасывая одну карту за другой в гадальной
раскладке, представляю по очереди серьезный и строгий кабинет математики,
неведомую громаду технического института, знаменитый факультет, на который
почти невозможно поступить, и, погодя немного, - фильм о физиках, в котором
мелькает что-то на экранах осциллографов под аккомпанемент стрекочущей