"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

Мои гадания

Теперь, когда беспомощно разводя руками, я гадаю, как могла я выбрать
такой путь - заняться делом, к которому всегда, во все времена не испытывала
ни любви, ни даже интереса, и как я умудрилась пройти мимо любимого дела, я
всегда вспоминаю две ситуации из детства. Я раскладываю их в памяти,
вытаскивая из колоды воспоминаний, как гадальные карты - я гадаю о том, что
было.
Воспоминание первое. Я сижу на уроке английского. Английский кабинет
веселенький, с бархатными зелеными шторами, мягкими креслами и
магнитофонами. Наша маленькая - всего семь человек - подгруппа. У каждого
свое английское имя, которым зовет сухонькая, с рюшками и сережками
старушка-учительница, и которым насмешливо - Эй, Фредерик, дай физику
списать! - обращаемся друг к другу мы. Я знаю английский с детства - с пяти
лет со мной занималась соседка, жена профессора тетя Лиля, мне никакого
труда не составляет ответить на любой вопрос, выйти к доске и наплести
чего-нибудь на заданную тему, а если наскучат грамматические "констракшнз",
я могу клятвенно пообещать выучить все это дома и выпросить разрешение уйти
в дальнее кресло переводить стихотворение Стивенсона для английского вечера.
Я помню, как весело мне, когда на маленькой коричневой доске англичанка
пишет новые слова, как я предвкушаю, что вот сейчас из округлых, мягко
перекатывающихся, но еще бессмысленных в своем наборе звуков родятся целые
слова, и я удивляюсь: "А вот, оказывается, как это по-английски!" Я помню
радостное удивление с первого урока с тетей Лилей, когда я услышала два
первых английских слова - "a boy" - мальчик, и - "a girl" - девочка. До
этого я была уверена, что если русские слова читать задом наперед, получатся
иностранные, но, повторив несколько раз "a boy" и "a girl", сразу забыла о
прежнем заблуждении, потому что короткое, как щелчок, "boy", как раз
подходило для мальчишки со двора, а нежное, не поймешь - то ли через "е", то
ли через "е" "girl" - именно для девочки, в шелковом платьице и с огромным
бантом. И я ходила по двору и, счастливая открытием, делилась им с
подружками и дворниками.
Я помню портрет добродушного Диккенса в английском кабинете, где все
просто, все - игра: и английские имена, и плавно льющиеся записи Ричарда
Диксона, и яркое пятно проектора на экране. Я вспоминаю то чувство веселой
уверенности, с которым я бралась за любой перевод. "А ну-ка, а вот я его!"
так можно было выразить это чувство, и я знала наперед, что все равно
переведу хорошо и быстро, и любая контрольная была развлечением, и никогда я
не готовилась к ней с той старательностью, с которой учила другие, серьезные
и трудные предметы.
Вторая картинка воспоминаний - это как я сижу на уроке математики.
Кабинет математики, светлый и строгий. На стене висит таинственный
Лобачевский, глядящий с печальным укором: таинственный оттого, что я и
близко не могу представить, что такое изобретенная им геометрия; укор же в
его взгляде чудится, потому что, слушая, как говорит суровая математичка,
ударяя длинной указкой в вершины параллелепипедов, я ничего не понимаю. Я то
и дело отвлекаюсь, смотрю в окно, как на соседней крыше скалывают лед, потом
спохватываюсь и возвращаю взгляд на доску, где уже много чего появилось, и
начинаю быстро писать в тетрадь и, списывая, не могу уследить, что теперь