"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

слова. У нее замерзли ноги, и ей было жалко себя за это, она вспомнила, что
вчера у метро тоже было очень холодно. И Лене было жалко себя и за это, и
жалко было десятикопеечной монеты, которой она ему звонила, потому что не
нашлось двушки, и, которую ни за что ни про что съел автомат. От всего этого
слезы навернулись на глаза, она порывисто вздохнула, он остановился и
спросил: "Что случилось, а?"
- Ничего, - ответила она. - Да и не все ли равно?
- То есть как?
- А так... Ты ж мне не говоришь, где был вчера, куда пойдешь завтра...
Матвей попытался возразить, но она с вызовом перебила:
- Ну, и правильно. Конечно, я теперь понимаю... Мы два отдельных
человека, каждый со своей, в общем-то, жизнью. И неизвестно, что с нами
будет хоть через месяц, и смешно тогда будет вспоминать, что сейчас за
каждые два часа, за каждый вздох мы друг другу... - она укусила перчатку,
подыскивая слово, - отчитывались... И, вообще, мне пора домой, а ты - иди
завтра с кем хочешь...
И она, будто уверившись в чем-то, выдернула руку из его кармана,
развернулась и пошла назад.
Он побежал следом, размахивая тяжеленным пакетом, схватил ее за плечо,
остановил и повернул к себе.
- Ну, зачем ты такое говоришь? - умоляюще прокричал он, но она горестно
смотрела на него, упиваясь собственным несчастьем и где-то желая, чтобы он
действительно ее разлюбил, и было бы совсем плохо.
- Ну, с кем я завтра пойду - ни с кем я не пойду! - приговаривал он,
запинаясь. Она стояла неподвижно, и он в последний раз взмолился: "Ну, не
надо!", уже понимая, что придется сказать, и, наконец, опустив голову,
выдохнул "Ну, хорошо", и, словно прыгая в прорубь, бухнул:
- Я утром мусорные бачки вывожу, мать работает дворником, я ее
подменяю...
Он перевел дух и опустил стыдящиеся и обиженные глаза, а она всплеснула
руками. Прыгающие буквы рекламы закружились перед нею в разноцветном ореоле,
в котором трепетало его лицо.
- Ой, - сказала она и тронула его за пуговицу. Он не пошевелился, а
сзади, поворачивая, зазвенел трамвай, и она вздрогнула, а потом уткнулась в
его серый шарфик и заплакала.
- Ну, чего же теперь-то? - хмуро спросил он, пытаясь освободиться, но
она крепко держалась за плащ, вздрагивая и шмыгая носом. - Ну, не надо, а?
пробормотал он, неловко гладя рукав ее куртки. - Я тебе теперь все буду
говорить, не плачь, ладно? Я ведь без тебя... Ну, куда ж я без тебя?
Она судорожно обняла его, и ей по-новому открылось вдруг, что он и в
правду - ее, и от этого уже не было радостно, а только страшно и жалко его,
и, обнимая, она проникалась всей его уязвимостью. Она почувствовала в нем
каждый нерв, каждую обиду, и прижала к себе еще крепче, словно защищая. Мир
вокруг замер вместе с нею: трамваи отзвенели за поворотом и не возвращались,
прохожие шли стороной, для нее существовал только серый колючий шарфик
драгоценная частица его, а он прижимался щекой к твердому помпончику берета.
- Пойдем на автобус? - тихо спросила Лена, схватила его за руку и
побежала к остановке. Матвей летел сзади большими шагами; в последний
момент, не дав двери закрыться, они с грохотом вломились в автобус, и уже
коснувшись ногой подножки, Лена загадала: "Если успеем - все будет хорошо!"