"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

без особого пыла, тоже не посещал вечеров отдыха, был занят работой, но все
же чуть-чуть скучал. Ася никогда еще не видела настоящего живого художника
и, посмеиваясь, он начал отвечать на ее бесконечные вопросы. Они втроем
бродили на хутора, возвращались перед самым отбоем, безбожно нарушая режим,
не замечая строгих глаз дежурной сестры, ни недоуменного шушуканья тянущих
воду из кружек с носиками отдыхающих. Марья Степановна запустила и ванны, и
грязи, к вечеру у нее гудели ноги, она засыпала мгновенно, будто
проваливалась в яму, а утром, проснувшись от впущенного Асей в палату
солнца, с удовольствием смотрела на веселую, румяную девочку, тараторящую о
еще какой-то обнаруженной достопримечательности. Губы Марьи Степановны
морщились в улыбке, и в душе поднималось какое-то забытое утреннее ощущение
праздника предстоящего дня, и она дивилась себе, но бодро, как молодая,
вскакивала с постели и, подхватив художника, они мчались на автобус. Походка
Марьи Степановны была упругой, не болели ни спина, ни печень, она давно не
чувствовала себя так хорошо.
Они обошли, объездили, облазили всю округу, и художник однажды
предложил Асе позировать, и ритм их жизни переменился. Теперь они все трое
жили портретом, целыми днями пропадая на набережной, и отдыхающие норовили
пронести свои кружки поближе, любопытно поглядывая на холст. Художник писал
Асю, стоящей у парапета в ветреный день, работая, напевал и говорил, что у
него непременно получится. Вчера он пригласил Марью Степановну с Асей в
ресторан отметить близкое и успешное окончание, и Марья Степановна надела
шерстяное платье, а Ася впервые сменила брюки на юбку. Они сидели за
деревянным столиками и пили из крохотных рюмочек, и художник танцевал с ними
по очереди, больше с Марьей Степановной, потому что Асю приглашали еще и
бородатые литовцы. Потом они возвращались по коротеньким, освещенным
фонарями улицам, мощеным плитками. Ася то мелко перебирала ногами, стараясь
ступить на каждую плитку, то делала большие шаги - через две, и Марья
Степановна все время сбивалась с шага. Они поравнялись с темной громадой
костела, и Ася остановилась, закинув голову, и сказала, что колокольня
словно огромный карандаш, кто-нибудь большой мог бы писать им по небу.
Художник засмеялся и закивал, и звезды засверкали в его лысине. Они шли по
совсем пустой набережной мимо островерхих теней гребной базы, мимо узких и
черных, выставленных на просушку байдарок, и Ася, касаясь каждой байдарки
ладонью, жаловалась, что ребята все не едут.
Прощаясь, художник по-приятельски пожал Асе руку, а Марье Степановне
галантно поцеловал и, войдя в палату, Марья Степановна первым делом зажгла
свет, разглядела руку как следует и даже понюхала ее, а потом взяла Асин
крем и помазала.
Она лежала, вдыхая непривычный сладковатый запах крема, и думала,
сколько же лет не была в ресторане. Она точно помнила, когда в первый и
последний раз была - перед войной, вскоре после свадьбы с Колей. Уговорила
тогда его она, ей давно хотелось побывать хоть однажды, и они шли по проходу
между столиками, она впереди - стоптанные туфельки, но нос кверху - вот
какого отхватила морячка. Они танцевали и выпили шампанского и, возвращаясь
в белую ночь в свою комнатушку, думали, что впереди долгая счастливая жизнь,
а счастья оказалось еще на месяц - Колин катер потопили в октябре, и он даже
не узнал, что должен родиться Колька.
Марья Степановна лежала и думала, что вот сейчас весна, и у человека в
жизни есть и весна, и лето, и бабье лето, а у нее была только та весна, и