"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

У него озабоченное лицо, мне кажется, ему неловко, что он так быстро
прискакал. Он раскрывает портфель с тестером, снимает с телевизора крышку и,
усевшись на корточки, принимается копаться в лампах. Я пока глажу, украдкой
поглядывая на его спину - футболку, чуть полноватые голые руки, коротко
стриженый затылок, гибкую, как кусок удава, шею.
Потом мы впервые пьем чай на моей кухне, он больше молчит, на меня же
нападает безудержная говорливость. Он мерно кивает, покусывая губы и слегка
раскачиваясь, как бы припечатывает все сказанное мною, фиксирует, складывает
в мозаику. В этом убедительном кивании - что-то, вселяющее надежду: вот
сейчас он сложит свою мозаику, окинет взглядом, скажет: - А делать-то тебе
надо вот что... Я рассказываю не самое важное, не такое, что так хотела бы,
но не могу еще рассказать. Я описываю поликлиничные мучения, устройство в
логопедический садик, когда смотришь в лживые, наглые глаза, знаешь, что в
логопедические группы берут блатных детей просто так, без нужды, потому что
бесплатно, и условия - не сравнить.
Я рассказываю Саше, как Федька тянется к ребятам, но подходить не хочет
из гордости, чувствует уже, что не такой, ждет, когда к нему подойдут. Я
умолкаю, сдерживая такие быстрые тогда слезы. Саша смотрит, и, мне кажется,
в его взгляде тепловые какие-то лучи, хочется расслабиться, зажмуриться и
подставить лицо, как солнышку. - Ничего, - говорит он. - Все это, вот
увидишь, пройдет. Вот мы сделаем с ним электромоторчик...
- Ты думаешь? - робко спрашиваю я, сомненье всегда сидит во мне
неотступным кошмаром, и мне так хочется верить - Саша ведь никогда не
говорит ничего пустого и лишнего, того, что принято, что так часто говорят
люди.
Потом он долго рассказывает про свою станцию возвратно-наклонного
зондирования, и это первый образец модели "он говорит, я слушаю и киваю", а
теперь, когда мы остается в комнате вдвоем, модель уже другого образца - "я
говорю, он ковыряет зазубрину". В комнату входит Марина, я умолкаю, Марина
говорит со смешком:
- Что шарахаешься? Я же знаю, что вы про работу! Давай, я, может, тоже
приму участие.
Мы молчим, лицо ее делается отстраненно скучным, как в обществе
шизофреников. Саша снимает куртку с вешалки: - Пошел к Тузову. - Ни пуха,
говорю ему вслед я.
Я смотрю в окно, как он идет, опустив голову, по той же дорожке, по
которой только что ушел Шура Азаров и другие - раньше, по дорожке, куда
утекло и уплыло все Сашино, и вот он тоже идет по ней - не так, как другие,
не радостно, вприпрыжку, не смирившись, но на очередной поклон.
Ему придется заходить в кабинет, где в обычном окруженье руководителей
групп восседает ни в коем случае ни Андрюха, а начальник отдела Андрей
Николаевич Тузов. Все обернутся и замолчат, Саша спросит насчет машинистов,
Андрюха выдержит паузу, а потом скажет что-нибудь
отечески-покровительственное, объясняя упавшему с Луны подчиненному всю
важность и срочность экспедиции, государственный масштаб,
народно-хозяйственное значение, а, следовательно, нелепость притязаний.
Тузовские прихлебатели будут насмешливо пялить глаза, жалко, что не принято
у них там лузгать семечки, заплевали бы весь пол.
Кто-нибудь, конечно, пошутит в такт. Саша не поднимет глаз, стыдно
будет за Андрюху, за себя, за всех присутствующих, попросит, наверное,