"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

этом он всегда догонял меня, когда мы шли с работы и болтал, как будто
стычек в кабинете не было и в помине.
И вот теперь он понял, что опять сорвался и поспешил - поспешил
выполнить задание раньше всех, выглядеть самым достойным руководителем в
вот-вот сорвущем сроки отделе, поспешил отмахнуться от технических
сложностей, которые ему не хотелось замечать, и теперь он придет ко мне, и я
не знаю, что он будет говорить, но знаю только, что не хочу больше думать о
нем, не хочу знать, что с ним дальше будет.
И он приходит, и я не знаю, какое у него лицо, я смотрю на обои, в
окно, только не на него. Оля затаилась в кухне, слушает. Он говорит, он
просит поверить ему еще один, последний раз, он несет какую-то чушь, что мог
бы сойтись с Таней, что у них все-таки ребенок, а теперь все снова летит к
черту. Я знаю, Таня давно замужем, я морщусь, слушаю дальше. Он предлагает
мне взять вину на себя, якобы это было мое распоряжение не учитывать фазы:
"С тобой же ничего не сделают, ты - фигура, удивятся и пожурят!" Я
выслушиваю до конца и твердо говорю: "Нет!" "Нет? - восклицает он. - Нет?
Петька, да ты вспомни, как мы с тобой..." И тут из кухни вылетает Оля и
кричит: "Все тебе уже сказали!" "Ах, вот почему! - усмехается Женя. Значит,
тебе, наконец, поведали тайну?" И будто видя себя со стороны, я, как
автомат, выбрасываю кулак в направлении его уха, кажется, его задеваю, но он
лишь изумленно на меня смотрит. Оля идет в коридор, открывает ему дверь на
лестницу, он разворачивается, дверь захлопывается, и мы остаемся.
Когда вваливаются с лыжами Соня и Петя, мы еще не успеваем заговорить,
я смотрю на Соню, Оля - на меня, и я быстро отвожу глаза. "Ну, погода-блеск,
киснете тут!" - кричит Соня.
А ночью Оля шепчет мне, что всегда мучилась, знаю я или нет, хотела
заговорить, и не могла, ждала, что я сам заговорю об этом, готовилась
отвечать, а я все не спрашивал. Ее голос дрожит, как тогда, много лет назад
в мороженице, и мне также ее жалко. Я говорю ей, что я всегда предчувствовал
ее испуганный взгляд и вспоминал, как дрожали у нее тогда пальцы. Я обнимаю,
успокаиваю ее, обещаю, что он никогда больше не появится в нашей жизни, она
бормочет, что он нам хуже, чем никто, и ничто не может это изменить. Я
киваю, соглашаюсь, но она недоверчиво вглядывается в темноте в мои глаза,
засыпает нескоро и тревожно стонет во сне.

Страх

В двадцать пять его мучили мысли не о смерти, не о том, как это все
вокруг останется, а он не будет жить. Такие думы томили его, когда он был
мальчиком с тонкой шеей и обгрызанными ногтями. Тогда он плохо спал, ни с
кем не разговаривал и часто плакал, а мама ходила с ним к невропатологу.
А началось все с поездки к дяде Сереже в деревню. Они с мамой
отправились туда на август, и это было чудесное время, но незадолго до
отъезда, когда он предвкушал уже встречу со школьными ребятами, в маленьком
домике напротив умерла старушка. Она долго болела, и в последнее время уже
не вставала, а до этого изредка появлялась на завалинке. Она сидела,
сморщившись, укутавшись в платок, и ее пергаментное лицо противоречило
жаркому солнцу, зелени деревьев и радости мальчишеской жизни.
Однажды вечером дядя сказал: "Петровна-то совсем плоха... Может,
сегодня и кончится". Мальчику стало не по себе, и он долго не мог заснуть, а