"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

определенно ненадежные руки, переходило мое детище, должно было пострадать
дело, которое не пострадало бы, занимайся им я. И я переживал тогда очень
долго. Я начал понимать, что все эти "кто чего и почему сказал" тоже очень
важны, что, не понимая в них, и ставя в вершину всего радиотехнику, я
загубил именно радиотехнику. Я мучился оттого, что почувствовал, что есть
вещи, в которых я так, наверное, ничего никогда не пойму, я взялся читать
"Войну и мир", но не дочитал и до середины, потому что родился Петька, а в
НИИ, где я начал работать, тематика оказалась, действительно, интереснее и
шире. Женя же совершенно скрылся с нашего горизонта.
А через двенадцать лет, когда Сонька и Петька выросли в больших
человечков, когда я сделался начальником отдела, когда от этих моих сомнений
не осталось даже осадка, когда все забылось настолько, что имя Жени опять
подкралось ко мне и, вспоминая былое, я стал подумывать, что интересно было
бы его повидать, узнать, как он и что, тогда-то вся эта история сделала еще
один круг.
На этот раз все началось с твердо сжатых губ Оли и с появившегося из-за
двери такого знакомого, постаревшего лица - серебристые волосы на висках
стали седыми. Все началось с его рассказа - он был откровенен до
беспощадности. Диссертацию прокатили на черных шарах, и поделом - не хватило
усердия да и ума дотянуть до уровня. Папа-Беликов - на него сильно
рассчитывал - оказался правильный старик: твердо заявил - все должно быть
честно. Плюнул на все, на кафедре без денег сидеть не собирался, если уж не
диссертация, то что-нибудь из ряда вон, знакомые из комитета устроили на
научное судно. Проболтался три года в море, пока не засекли с валютой на
таможне - надо было платить за строительный кооператив - шуму особенного не
поднимали, но списали. Потом работал в такси и в авторемонте, деньги были
тоже не те, огляделся - ни статуса, ни жены - Таню Беликовы сманили, ни
путевой работы. Подумал: вот, просуетился, все старался скорее и больше, а
надо было потихоньку, как муравей - само бы пришло. Сквозь сарказм в его
речах прорывалась боль. Слушая его, я думал о том, что хорошее, что я всегда
пытался сделать для него и старался думать о нем, не должно пропасть зря
даже и по законам сохранения: его, наверное, просто не накопилось еще,
сколько надо, а когда накопится, тогда и произойдет качественный скачок. И я
устроил его к себе в отдел, ходил с его трудовой книжкой и давал гарантии,
оправдываясь, говорил Оле, что он начал хорошо работать, и видел лишь
яростную обозленность в ее глазах.
И опять Оля оказалась права - став председателем профбюро, он сильно
поддержал оппозицию несогласных с распределением премиального фонда. Я
распределял эти приличные деньги всегда почти между одними и теми же, теми,
кто действительно хорошо работал: при нашей уравниловке это единственный
способ поощрить ребят, на которых все держится.
Оппозиция, в основном, состояла из постоянных обитателей курилки и
заварщиков чая; присутствие Жени, тоже получающего из фонда, придавало ей
вес. Он нисколько не скрывал своей причастности, сам приходил ко мне в
кабинет и, разводя руками, говорил: "Что ж, Петька, народ требует по
справедливости, а то любимчики у тебя - хоть вот я, например!" "Народ"
написал бумагу, спустили комиссию, Женю заметили и назначили моим
заместителем. И тогда мне стало очень трудно работать: на всех совещаниях на
мои доводы звучали контрдоводы Жени, не всегда по-серьезному обдуманные,
часто взятые с потолка, но для непосвященных вроде бы убедительные. И при