"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

усвоить, потому что его страстное желание вырваться из той жизни, какой жила
его семья, не сводилось к одним детским грезам. Запущенный, часто голодный,
он прибегал к нам и, помывшись, поев, сидя на диване в моей чистой рубахе,
спрашивал меня: "А твой дед был профессор? А ему за это и две комнаты дали?
А сколько он учился?", и я объяснял ему, что учился дедушка в университете
на двух факультетах, и Женя кивал: "Угу!" с твердой, определенной интонацией
человека, ясно видящего перед собой цель, а потом вытаскивал из портфеля
учебник и дотошно выспрашивал у меня непонятное.
Раньше я никогда не задумывался, кем был для него я, думал только, что,
кто же, если не я, поможет Жене. Мы с ним всегда обсуждали его домашние
дела, потому что мои обсуждать было нечего. Он всегда говорил, а я слушал, а
если говорил я - то о нем, и мысль о том, какой же ему интерес
непосредственно во мне - тихом интеллигентном мальчике только один раз за
всю нашу детскую дружбу пришла ко мне в голову.
В пятом классе я уже вовсю увлекался радиотехникой. Я перестал
завтракать в школе и копил деньги на лампы и сопротивления, а когда об этом
узнала мама и стала давать мне "на железки", я все равно не завтракал, чтобы
купить еще ферритовые стержни. Каждое воскресенье я ездил на барахолку, мой
стол заваливался мотками провода, трансформаторами. Журналы "Радио", стоящие
в ряд, библиотечные радиолюбительские книги - это был мой мир, здесь для
меня начинали маячить контуры новой схемы приемника, потом я сидел,
окутанный паяльным дымом, не разгибая спины, не мог насмотреться на готовое
изделие. И хотя я бы не променял этот свой мир ни на какой другой, иногда
мне все-таки казалось, что настоящая жизнь проходит мимо. Так было, когда у
меня не ладилось что-нибудь; отчаявшись биться, я выходил во двор, а во
дворе играли в футбол. Я вставал в кучке зрителей и смотрел на разгоряченных
ребят, на взметавшуюся под их ногами пыль, слушал гулкие удары по мячу, и
тогда вдруг ужасно хотел тоже, азартно крича, бежать по двору с мячом, я
хотел послать ко всем чертям свои неизменные сосредоточенные размышления над
схемами, я хотел быть первым среди игроков, хотел быть ловким и сильным,
хотел жить разгульной дворовой жизнью; если бы в тот момент случилась драка,
я бы полез все равно кого бить.
И однажды, когда игра, показавшаяся особенно хорошей, кончилась, и
игроки, переговаривающиеся о чем-то своем, собрались у беседки, я вдруг
увидел среди них Женю и, забыв, что Женя во дворе всегда держится на
расстоянии, что я, конечно, компрометирую его кличкой "четырехглазая тоща",
я вдруг сам не знаю как расстегнул рубаху, как это было у игроков, завязал
ее узлом на животе, и направился туда, в запретную зону беседки, к ним; я
повторял про себя: "Женька, ты что - тоже играл?" И я подошел и спросил, а
он не ответил, а все замолчали и посмотрели на меня, а потом Витька Фуфаев
сказал: "Мда, пацан, мощная у тебя грудь!" "Куриным коленом!" - пискнул
кто-то из-за его спины, и все заржали. Я смотрел на Женю, тот молча смотрел
на меня, не отвечая. Я развернулся и пошел прочь, а он не стал меня
догонять.
Я не пошел домой, дома негде было плакать - я пролез в подвальное окно
и плакал там, сидя на чьей-то картошке, один за одним безжалостно обламывая
упругие холодные ростки.
А вечером отец Жени пришел, как всегда пьяный, и начал драться, и мой
папа с соседом дядей Лешей скрутили, заперли его, дядя Леша побежал за
участковым, а мама уложила Женю на диван, мазала ему лицо йодом, из-за