"Ирина Борисова. Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы)" - читать интересную книгу автора

Он отлично знает, что я хожу в народный театр, но каждый раз спрашивает
и ждет, что я отвечу. Я знаю, что, если я буркну: "Где надо, там и хожу",
чего мне сейчас очень хочется, он положит бутерброд на стол, глаза его
округлятся, он зловещим шепотом спросит: "Как это ты с отцом
разговариваешь?", а потом, так и оставив бутерброд, обидится и уйдет. Я цежу
сквозь зубы: "В драмкружке задержалась", - "В кружке?", - удивится он, будто
впервые слышит, - "В каком кружке?" Я молчу, и он, в лучшем случае пожимает
плечами и говорит: "Так, занимаются чепухой...", а в худшем начинает
спрашивать: "Ну, и что ты там делаешь, в этом кружке? Пляшешь краковяк?", и
я неминуемо отвечаю: "Что надо, то и делаю!", и мы обязательно ссоримся.
Ему известны только две достойные профессии на свете - военного и
инженера, и хотя он глубоко убежден, что лучшие инженеры, как и он прежде
военные, но для женщины считает приемлемым быть и просто инженером. Он до
сих пор не может смириться, что его дочь, вместо того, чтобы твердой дорогой
идти в технический, провалилась в театральный, и, получив, как он говорит
"по лбу", не только не "выкинула дурь из головы", но собирается повторять
эту глупость. Я знаю, он успокаивает себя, что я опять провалюсь, и тогда-то
уж приду к нему с повинной за советом. Он ужасно расстраивается, что я
"теряю годы", и в его вопросах слышится досада взрослого на зарвавшегося
ребенка, шалости которого никак не удается пресечь.
Но иногда мне вдруг покажется, этот насмешливый тон необходим ему,
чтобы доказать, что мои занятия его не очень-то интересуют, что ему и без
меня есть чем заняться.
Зимой он всегда встает очень рано, вместе со мной, хотя мама еще спит.
"Зачем поднялся-то в такую рань?" - мщу я за свой кружок, и он, как и я,
буркает: "Встаю, значит есть дела!" В запальчивости мне кажется, он встает
только затем, чтобы позлить и порасспрашивать меня - я уйду, а он, побродив
по квартире, уляжется на диван читать газету, и я ехидно спрашиваю: "Какие
такие дела?", и он молчит, хмуря брови, и я отступаюсь.
Зимними вечерами он иногда приходит ко мне с белым флагом парламентера.
Я вся в слезах стою посреди комнаты на коленях, я - Маргарита из "Фауста" и
вдруг открывается дверь, и на пороге вырастает он. Я заливаюсь румянцем и
вскакиваю, а он, не глядя на меня, спрашивает: "Изображаешь?", и сразу же
предлагает пойти лучше отдохнуть, посмотреть телевизор. Он говорит это
натянутым тоном, ему неловко просить меня; я вижу, он хочет, чтобы между его
и маминым креслами я поставила свой стул, провела вечер с ними, что им без
меня скучно, но, понимая все это, я не могу простить ему, что он застал меня
врасплох. Отвернувшись, я говорю: "Ты же видишь, я занята", и он прячет флаг
перемирия и усмехается: "Ну, и кто тебя пойдет смотреть? Ляля Потапова, да?"
Ляля Потапова - моя единственная подруга, он намекает, что больше мой театр
никому не интересен. Я огрызаюсь: "Уж, конечно, не ты!", и, слово за слово,
мы опять сцепляется.
Летом мы враждуем еще сильнее. Летом все их с мамой помыслы на даче
они, будто делают дело государственного значения, сосредоточенно копают,
сеют, поливают и, кляня все на свете, я таскаюсь к ним по субботам с
сумищами. Из-за дачи приходится пропускать репетиции, мама сочувствует,
предлагает не ездить, а он презрительно пожимает плечами, потому что дача
для него - Дело с большой буквы, а мой кружок - ерунда, дребедень. Я
понимаю, ему это дело необходимо взамен прежней работы, и теперь, когда у
него ничего не получается и со мной, дача - источник удовлетворения,